О современной поэзии

Мне неизвестны примеры столь же личного синтаксиса до эпохи Фосколо и Леопарди: можно найти тексты, тяготеющие к паратаксису, и тексты, части которого связаны грубыми, приблизительными синтаксическими связями; но я не думаю, что существуют стихотворения, построенные согласно логике ассоциаций и не повинующиеся правилам публичной речи – ни в том, что касается формы отдельных фраз, ни в том, что касается формы целого произведения. Единственные произведения, приближающиеся к эстетике слов на свободе, – я имею в виду отдельные стихотворения Буркьелло – относятся к обособленной сфере комического или нонсенса, а значит, не представляют собой настоящие исключения. У всякой литературы свой исторический порог, за которым становится возможным использовать сугубо индивидуальный синтаксис, однако во всех них момент перехода совпадает с годами, когда поэтика романтизма завоевывает господствующее положение294. В Италии Фосколо и Леопарди хранят верность «поэтическому слогу», но при этом обновляют dispositio текста и построение предложений. Некоторых читателей «Гробниц» Фосколо поражала свобода переходов: в то время как латинизированный синтаксис отвечал вкусу эпохи, логические переходы в тексте могли показаться современникам необоснованными; сам Фосколо в первом ответном письме Гийону ощущал необходимость оправдать смелость отдельных переходов, ссылаясь на свободу аргументации, которую классицистическая литература признавала за лирической поэзией295. Вероятно, Леопарди оказался первым итальянским поэтом, представившим в своих наиболее новаторских текстах синтаксис, отчасти следующий ассоциативным волнам мысли.

Эволюции суждено было продолжиться и завоевать для стиха куда большую степень свободы, чем достиг Леопарди. И в этом смысле Пасколи стал поэтом-революционером. Возьмем стихотворение «Mezzanotte» («Полночь») из сборника «Myricae»:

Otto… nove… anche un tocco: e lenta scorre
l’ora; ed un altro… un altro. Uggiola un cane.
Un chiù singhiozza da non so qual torre.

È mezzanotte. Un doppio suon di pesta

s’ode, che passa. C’è per vie lontane
un rotolìo di carri che s’arresta

di colpo. Tutto è chiuso, senza forme,

senza colori, senza vita. Brilla,
sola nel mezzo alla città che dorme,
una finestra, come una pupilla296.

Импрессионистическая структура стихотворения раскладывает сцену на множество смежных фрагментов: бой часов, собака, всхлипывающая совка, указание на время, звук шагов, звук колес, ощущение, будто все заперто, окно, в котором вспыхивает свет. Что можно сказать о подобном тексте? Возможно, нам помогут первые строки. Очевидно, последовательность «Otto… nove… anche un tocco: e lenta scorre | l’ora; ed un altro… un altro» («Восемь… девять… еще удар: медленно течет / время; а вот еще… и еще один») – внутренний солилоквий «я», считающего удары колокола. В стихотворениях Леопарди переход от публичного синтаксиса к частному всегда останавливается, прежде чем речь превращается в настоящий внутренний монолог: дробный синтаксис в стихотворении Леопарди «К себе самому» напоминает солилоквий Витторио Альфьери, то есть образец театрального синтаксиса, в котором герой, делая вид, что он говорит в одиночестве, помнит, что слушающий должен понимать его, включая все отсылки и намеки, поэтому он полностью излагает свои мысли. Когда в стихотворении «Воспоминания» (ст. 50–52) Леопарди описывает сценку, похожую на то, что Пасколи описал в стихотворении «Полночь», синтаксис никогда не оказывается импрессионистическим:

Viene il vento recando il suon dell’ora
Dalla torre del borgo. Era conforto
Questo suon, mi rimembra, alle mie notti <…>.

Протяжный звон доносится ко мне:

То бьют часы на старой колокольне,
Знакомый звон!.. Я помню, как в ночи
Он утешал меня <…>

(Пер. А. Плещеева297

)

В стихотворениях Пасколи речь носит более личный характер, первые строки представляют собой монолог, якобы не предполагающий публики, – это очевидный пример литературного притворства, потому что текст все же подразумевает наличие читателя.