Об образе и смысле смерти

Однако эта песня, похоже, единственное в египетской эпохе свидетельство столь мрачного настроения, и мы не можем делать из нее выводов об общем настроении в древности — как не можем и позволить "материалистическому закрашиванию" ввести нас в заблуждение относительно существенного в египетском мировоззрении. Мы должны сделать то, что часто со столь неожиданным успехом проделывали со многими памятниками минувших эпох: мы осторожно постукиваем по извести и побелке, они отслаиваются, и под ними показывается подлинная картина, свидетельство художественно и спиритуалистически высокоразвитой эпохи!

Так же, мне кажется, должна быть "реставрирована" и картина египетского мировоззрения. Рудольф Штайнер во многих лекциях, особенно о "Египетских мифах и мистериях", дал нам для этого инструменты познания. Правда, в настоящей работе их можно применить лишь в самом общем виде; подробное изложение неизбежно вышло бы за рамки нашего исследования.

Одной из существеннейших точек зрения Р. Штайнера я считаю, однако, ту, что все развитие египетской культурной эпохи — особенно первой ее половины — совершалось под руководством посвященных в мистерии жрецов; это они создавали мифы, чтобы через образы передать народу познания, для восприятия которых он еще не созрел. Дошедшие до нас титулы жрецов указывают на их способность к интуитивному космическому прозрению — жрец Гелиополя, например, назван "великим в прозрении", тем, "кто прозревает тайну неба"{22}.

Или еще пример: царь, обеспокоенный голодом, просит совета и помощи у своего бога, а затем говорит: Когда я спал, сердце мое пребывало в жизни и счастье, я видел бога, стоящего напротив меня. Я радовал его, поклоняясь ему и почитая его. Он открылся мне и сказал: Я — Хнум, который создал тебя. Мои руки за тобой, чтобы лечить твое тело и делать здоровыми твои члены{23}.

Взору посвященных была открыта связь сменяющих друг друга культур. Они управляли событиями, понимая необходимости, выходившие далеко за рамки их собственной эпохи. Рассмотрим с этой точки зрения миф об Осирисе. Осирис умер, — но лишь в результате смерти раскрылась его собственная сущность: он царь в царстве душ, в "царстве западных". Перед ним должна предстать душа, оставившая земной мир. Когда она выдержала встречу с псом преисподней, когда в испытании перед сорока двумя судьями над мертвыми все нечистое было истреблено в ней, сердце умершего кладут в присутствии Осириса на мировые весы, и становится ясно, каким духовным весом обладает душа в мировой взаимосвязи{24}. Это образы, отсылающие человека к его внутреннему миру. Ведь каждый человек еще в земной жизни может ощутить в себе легкий толчок этих весов: это голос совести. И ранние эпохи еще знали, что этот сокровеннейший процесс в душе использует определенный орган тела: сердце. Ведь в то время, как мозг есть орган воображения и мышления, в сердце осуществляется синтез всей душевной жизни: мысль, чувство, воление сходятся здесь вместе. И в сердце человек чувствует, чего стоят его мысли: могут ли они стать целями для воления или нет; потому что здесь решение выносит совесть, а не рассудок. Это знание о духовном значении сердца прослеживается во всех египетских текстах.

Осирис для египтянина, таким образом, — макрокосмический образец силы совести. С помощью этого образа египетской душе внушается: то, что является в душе как совесть, то, чем часто хочется пренебречь как чем‑то чисто субъективным, обладает мировым значением, которое обнаружится только после смерти.

Итак, образ Осириса, судьи души, дан египтянину, идущему по пути к индивидуализации, как направляющая сила в его странствиях. Во всех метаниях, к которым этот путь неизбежно приведет душу, образ Осириса должен сопровождать его, словно компас души.