Об образе и смысле смерти

Вся жизнь пронеслась передо мной. Отдельные картины окружали меня в течение секунды. Такая ясность очертаний и свежесть красок присущи только реальности. Казалось, ожили не старые воспоминания, а сами вещи и события. Я, маленький мальчик, сижу за школьным уроком и вырезаю красивую гладкую метку на кромке стола. Тут до меня доносится голос моего отца: "Выйди‑ка, я купил тебе лошадь". Смешавшись от такой сказочной перспективы, я бросаюсь из дома и вижу маленькое серое животное, которое держит под узды старый Юннек. Хвост у лошади как пучок и два длинных уха. Я застываю в изумлении; мой отец и старый Юннек улыбаются, каждый по–своему.

Потом, будучи уже на пол–аршина выше, я встречаю отца на лестнице. Он дает мне звонкую пощечину: "Если у твоей матери нет физической силы усмирить тебя, то я еще здесь!" Это была одна из тех благотворных, пришедшихся вовремя оплеух, которая заставила меня призадуматься; слово "физический" я услышал тогда в первый раз и с тех пор особо уважаю его.

Неожиданно я снова меньше, везу свою плачущую мать в одноконной коляске. Она сидит позади меня, а рядом со мной сидит Карлик–каретник, который помогал мне очищать дедушкин огород от клубники и гороха, пока моя мать прощалась со своей родиной и родителями, которые оставляли имение. Я с удовольствием поглядываю на захваченную добычу у своих ног, подталкивая маленького педанта и испытывая при этом мучительное чувство в спине — из‑за слез моей матери, причины которых я не понимаю.

Так одна картина всплывала за другой с пронзительной ясностью, словно гроза стояла над полем памяти, разрывая то там, то здесь темный покров своими молниями. Яснее же и чаще других появлялись два женских образа: моя мать и Титен. Когда силы мои грозили изменить мне под огромным давлением, когда воля вот–вот готова была оставить меня под натиском страха смерти, когда я слышал, что меня нельзя спасти, и всякая надежда превращалась в безумие, они появлялись передо мной и смотрели на меня так печально, что я снова собирал последние силы и заставлял себя держаться ради них. Величайший стимул был для меня в этой мысли, но одновременно и величайшее мучение; потому что я с пугающей ясностью этих часов видел перед собой все: как пришло известие о моей смерти; как, плача, осела моя мать, как в веселых глазах Титен появилось отчужденное выражение и она не мигая уставилась на бумагу, как на что‑то непонятное, — и как потом пришла скорбь, печальный пахарь, и повела свои борозды по милым лицам, медленно и неуклонно, как она умеет это делать!

Геолог из Цюриха, проф. Хайм, рассказывает о следующем переживании, связанном с падением в Альпах, едва не стоившем ему жизни.

Падая, я увидел, что меня непременно бросит на скалу, и ждал сильного удара. Я хватался скрюченными пальцами, за снег, пытаясь удержаться, и в кровь изодрал кончики пальцев, не почувствовав боли. Я четко слышал удары своей головы и спины о каждый выступ скалы и слышал глухой удар, когда я упал. Боль же почувствовал примерно через час. Во время падения передо мной пронесся упомянутый поток мыслей. То, о чем я думал и что чувствовал в течение пяти или десяти секунд, нельзя рассказать и за вдесятеро большее количество минут. Прежде всего я увидел возможные варианты своей судьбы. Другая группа мыслей и представлений касалась последствий моего падения для близких людей. Я увидел, как мои близкие получили известие о моей смерти, и мысленно утешал их. Затем я увидел, как, словно на сцене, несколько поодаль, разыгрывалась в многочисленных картинах вся моя прошедшая жизнь. Сам я выступал в главной роли. Все было словно озарено небесным светом, и все было красиво и без боли, без страха, без мучения. Даже воспоминания об очень горьких переживаниях были ясны, но не печальны. Возвышенные и примиряющие мысли связывали отдельные картины и царили над ними, и божественный покой, словно великолепная музыка, разливался в моей душе. Все больше и больше обступало меня роскошное голубое небо с розовыми и особенно нежно–фиолетовыми облаками. Я мягко и безболезненно влетел в них, видя, что теперь свободно лечу в воздухе, а подо мной расстилается снежное поле. Объективные наблюдения, мысли и субъективные ощущения протекали одновременно и параллельно. Затем я услышал глухой удар, и мое падение завершилось. В тот миг мне показалось, что какой‑то черный предмет мелькнул перед моими глазами, и я изо всех сил три или четыре раза подряд прокричал: "Со мной ничего не случилось!

Черный предмет, как, может быть, правильно думает Хайм, был субъективным ощущением возвращения в сознание после получасового обморока, наступившего в результате удара, но при этом не замеченного павшим, так что мыслительная деятельность продолжилась именно с того момента, на котором оборвалась.