Об образе и смысле смерти

По истечении третьей ночи, на рассвете, душа праведника носится перед растениями и благовониями. Ей навстречу является ветерок, веющий с южной стороны, с южных стран, благовонное иных ветров. И воспринимая этот ветер ноздрями, душа праведника рассуждает: "Откуда этот ветер веет, самый благовонный из всех, какие я когда‑либо воспринимал?" В сопровождении этого ветра является собственная его Вера, с телом девицы прекрасной, блестящей, белорукой, плотной, стройной, статной, великорослой, с выдающимися грудями и славным станом, благородной, с сияющим лицом, пятнадцатилетней по возрасту, и столь прекрасной телом, как прекраснейшие из созданий. И ей сказала, спрашивая, душа праведника: "Кто ты, о девица, которую я узрел прекраснейшею по телу из девиц?" А ему ответила его собственная Вера: "Я, о юноша благомыслящий, благотворящий, благодействующий, благоверный, собственная твоя Вера в настоящем ее виде. Всякий любил тебя за такое величие, доброту, красоту, благотворение, победоносную силу и противоборство, какие ты замечаешь во мне. Ты меня любил, о юноша…" и т. д.

Очевидно, что теперь для праведной души начинает открываться "рай", который в своей форме, без сомнения, обусловлен еще связанными с земной жизнью желаниями и воспоминаниями души и, таким образом, обнаруживает "люциферовы" черты. Теперь душа может двигаться дальше только с помощью тех сил, которые она обрела благодаря нравственной жизни.

Первый шаг сделала душа праведника, и стала на Хумате [добрых мыслях]; второй шаг сделала душа праведника, и стала на Хухте [добрых словах]; третий шаг сделала душа праведника, и стала на Хварште [добрых делах]; четвертый шаг сделала душа праведника и стала на вечных светилах.

Так же наглядно представлена участь "грешника" после смерти. Его душа шатается около головы, в отчаянии повторяя: "В какую направлюсь я страну, куда пойду обратиться?" В течение этой ночи душа видит столько же печали, сколько за все время жизни… По прошествии третьей ночи душе грешника начинает казаться, что она в пустыне и различает зловония. Ее путь заканчивается в "беспредельном мраке". Ариман, бог тьмы, приказывает: "Да поднесут ему пищу из яда и вонючего яда! Вот пища для юноши зломыслящего, злоговорящего, злодействующего, зловерного, после издыхания". Души же правоверных поднимаются к "золотым тронам Ахура–Мазды и бессмертных святых", вступают в духовный мир.

Шумер — Вавилон

Когда род людской создавали боги, Смерть они приказали роду людскому, И в своих руках жизнь сохранили

{10}

. Фрагмент эпоса "Гильгамеш", ок. 2000 г. до Р. Х.

Следующий шаг на пути покорения земли и овладения ею люди делают в шумеро–вавилонскую эпоху. Взглянуть на душевный уклад этой культуры позволяет эпос о Гильгамеше. В нем описывается дружба Гильгамеша и Энкиду (Эабани), которая обрывается со смертью последнего.

И тут можно наблюдать нечто замечательное: это событие превращается для Гильгамеша в потрясающую загадку. Похоже, Гильгамеш был первым человеком за всю историю развития человечества, из уст которого в плаче о покойнике зазвучал трагический тон:

Эабани, мой друг, мой брат, пантера пустыни,

Вместе бродили мы, вместе всходили на горы,

Победили Хумбабу, хранителя чащи кедровой,

И небесного быка умертвили,

Что за сон овладел теперь тобою,

Почему омрачен ты и мне не внемлешь?

Но Эабани очей на друга не поднял,

Сердца коснулся его Гильгамеш, и сердце не билось.

Тогда он упал на друга, как на невесту,

Как рыкающий лев, он рванулся на друга,

Как львица, детенышей которой убили, —

Он схватил его неподвижное тело,

Рвал одежду свою, проливал обильные слезы…

Гильгамеша охватывает страх, что и его может постигнуть та же участь:

Гильгамеш по Эабани, своем друге,

Горько плачет и бежит в пустыню: Я умру!

Не такой же ль и я, как Эабани?

Грудь моя исполнена скорбью,

И боюсь теперь смерти и бегу в пустынное поле,

Надо мной тяготеет предсмертное слово друга.

Как, о, как я утешусь? Как, о, как я заплачу?

Друг возлюбленный мой грязи теперь подобен,

И не лягу ли я, как он, чтоб вовек не подняться?