Об образе и смысле смерти

Для этого в качестве основы требуется сознательная работа, но собственно развитие способностей осуществляется, как и все созидательные процессы, не при свете сознания, но во время сна. Каждую ночь мы забываем несметное количество подробностей: они проходят процесс превращения, переплавляющий их в способности. Никакие чисто человеческие способности не наследуются — они приобретаются человеком в результате упражнения. Они образуют — противоречие только кажущееся — частичные целостности, и то, что мы называем "личностью", есть составленное из них обширное целое. Правда, личность — это только "личина", "маска", поскольку подлинный человек — это личность, наполненная "я". От "я" исходят силы преобразования; "я" — это исходный пункт и цель развития душевной жизни.

Это преобразующее вмешательство в душевную жизнь "я" может осуществлять только во сне. Во время сна оно не осознает себя, поскольку не отражается в организме, но как раз поэтому оно может глубже погрузить отдельные элементы сознания в область тела пластических сил и тем самым превратить их в целостности.

Во время бодрствования "я" связано с органами сознания; оно развивает различающее, анализирующее сознание. Во сне оно связано с созидающими, образующими целое силами тела пластических сил. Только благодаря попеременному действию "я" в обоих состояниях сознания возможно развитие душевной жизни. "Я" объединяет жизнь бодрствования с жизнью сна в целостности человеческой индивидуальности, которая в биографии проявляет себя в своем временном виде "Я" — "архитектор" душевной жизни, как тело пластических сил — "архитектор" физического организма. И как тело пластических сил порождает организм того же вида (который потому и подчиняется законам наследственности), так "я" производит только ему присущий душевный организм; тело пластических сил действует в рамках вида, "я" определяет своеобразие.

"Я", таким образом, шире, чем сознание "я", поскольку последнее основывается только на процессах диссимиляции в организме. "Я", напротив, как реальное ядро существа человека объемлет и ассимиляцию, и диссимиляцию. Но оно не может само по себе определять и то и другое. Силы, которые в общем недоступны его сознанию, ведут его к воплощению; в один прекрасный день оно произносит в детском организме: "Я есть". Но "я" уже давно работало изнутри над этим организмом, а теперь все активнее делает этот организм выражением своего существа. Однако силы наследственности оказывают сопротивление, и "я" лишь в малой степени может покорить себе организм в процессе ассимиляции. Однако то, в чем ему отказано в процессе ассимиляции, удается ему в процессе диссимиляции. Процесс смерти — это поистине его "крестный отец", который превращает юное "я" в "великого человека" — великого прежде всего за счет разрушения природы и себя самого!

Греки называли сон братом смерти — конечно, не только из‑за внешнего сходства. У этого сравнения есть и положительный смысл: равно как только сон в состоянии переплавить отдельные дневные переживания в способности, результат жизни только благодаря смерти и примыкающей к ней жизни в духовном мире может быть превращен в новую, жизнеспособную структуру.

Тенденция к такому преобразованию обнаруживается уже в переживаниях панорамы жизни: "я" занимает по отношению к своей собственной жизни духовно–моральную позицию; оно не может сохранить эгоцентрические позиции земной жизни, поскольку теперь чувствует себя окруженным духовным миром с его духовно–моральными законами. Подобно тому как "я" в земной жизни усваивает способности, пригодные для этой жизни, так после смерти оно испытывает настоятельную потребность преобразовать весь результат жизни исходя из восприятия закономерностей духовного мира.

Поскольку после смерти влияния дневного сознания спадают, преобразование души происходит гораздо интенсивнее, чем при жизни. И подобно тому как во время сна мы должны многое забыть, чтобы приобрести что‑то новое, так мы забываем после смерти все, чем душа обязана лишь чувственному восприятию мира. Мы не приобретаем новых способностей, но все переживания, которые "я" может одобрить перед лицом духовного мира, так сильно внутренне ассимилируются им, что оно составляет с ними полное единство; напротив, поступки и переживания, которые отвергаются законами духовного мира, рождают в "я" сильный импульс к изменению их там, где это изменение единственно возможно: в земном мире.