Об образе и смысле смерти

Если, рассматривая эту первую группу, мы имели дело с душами, которые в какой‑то мере слишком глубоко погружаются в тело, так что из‑за биологических процессов у них меркнет сознание вечного существования, то, с другой стороны, есть много людей, с которыми происходит прямо противоположное: они не могут достаточно прочно связать себя с телом, неосознанное отвращение к жизни на земле мешает им в этом. Часто это тонко чувствующие, духовно устремленные и художественно одаренные люди. Они могут даже быть убеждены, что смерть не означает действительного конца, и они оставляют землю, поскольку думают, что с помощью "жизни в духе" они быстрее могут развиться. Эти люди, несмотря на духовное стремление, обнаруживают некоторую мечтательную поверхностность. Это тот самый душевный склад, который обнаруживается у некоторых естествоиспытателей в тенденции к стиранию границ. И подобно тому, как мы наблюдаем там неясное, эмоциональное стремление к единству, так обнаруживается оно и у этой категории самоубийц: они хотят непосредственно подняться к духовному. Часто они хотят своей смертью принести "жертву", не подозревая, что происходит обратное: они сами становятся жертвой своих иллюзий.

Такие судьбы потрясают, ведь известно, что эти души идут по ложному пути. И тем не менее удержать их невозможно, потому что власть иллюзии слишком сильна. Здесь стоит упомянуть, что от многих самоубийц остается впечатление, что не проиводимые ими житейские причины влекли их к смерти, а глубокие подсознательные противоречия их существа. Если вникнуть в биографию таких людей, то можно обнаружить, что "двоедушная природа" присуща им в большей степени, чем другим. Из‑за этого они проявляют какую‑то непредсказуемость: они могут выступать то в одном, то в другом качестве. Общепринятые психиатрические определения ничего здесь не объясняют. В конце концов можно действительно понять этих людей лишь в том случае, если удастся понять противоречия в их существе как последствия прежних земных жизней. Часто такие люди хотят наказать себя за мнимые поступки, которые даже не стоят упоминания. Когда пытаешься объяснить им бессмысленность их представлений, наталкиваешься на упорное сопротивление. Эту "тенденцию к самонаказанию" следует воспринимать очень серьезно, поскольку она часто ведет к самоубийству.

Само собой разумеется, у каждого человека наблюдаются такие последствия прежних земных жизней, но совершенно разные вещи, представляет ли собой человек "цельную личность" или заключает в себе до такой степени противоречащие друг другу элементы, что кажется раздвоенным. Если последнее состояние выражено очень сильно, можно говорить о "двойнике", от которого такие люди страдают. В литературе это понятие играет большую роль. Здесь, правда, я не могу останавливаться на этом подробно; это будет сделано позже, в другом месте.

Альберт Штеффен в своем романе "В поисках себя"{66} описал такой случай: его герой — историк искусства, который всей душой расположен к восточноазиатскому искусству. Причина этой склонности, как явствует из описания, — в слишком сильном влиянии одного прежнего воплощения в его душе. Связанная с этим раздвоенность души приводит его к такому глубокому презрению ко всей западной цивилизации, что он в конце концов кончает с собой. Гениальное изображение этого отвернувшегося от мира чудака, его роковой сплетенности с другими душами позволяет настолько всесторонне раскрыть подоплеку современного душевного трагизма, что я настойчиво указываю здесь на эту книгу.

Из этого описания становится также ясно — а кто беспристрастно изучает такие судьбы, может подтвердить правильность описания Альберта Штеффена, — что самоубийца ни в коем случае не "выключает" себя из бытия, но что от него исходят разрушительные душевные воздействия.