Об образе и смысле смерти

Насколько иначе духовный исследователь описывает судьбу безвременно умерших! В то время как самоубийца, содрогаясь, мучительно прокладывает во мраке свой путь, безвременно умерший благодаря приливу еще не использованных эфирных сил испытывает величайший подъем своего переживания после смерти. Благодатные силы струятся от них. Недалеко от Амальфи на могильном камне полуторагодовалого мальчика я обнаружил надпись: "Он устремился к небу, чтобы молиться за своих милых". Это звучит по–детски — таковы там люди, — но в сущности это верно.

Все это относится лишь к тем случаям, когда преждевременная смерть наступает в соответствии с судьбой. Конечно, она приносит близким боль; но если знание о возвращении действительно превратится для нас в жизненное ощущение, мы узнаем полное надежд, оптимистическое настроение людей, расстающихся до поры.

В полной мере относится это и к действительно жертвенной смерти — смерти за отечество. То, что приносится здесь в жертву, — это ростки духа, колоссальное значение которых для всего развития человечества обнаружится только в будущем. Нам же остается надеяться на новый "Ренессанс".

Преодоление сознания смерти

Прибегнув к историческому рассмотрению, мы попытались представить проблему смерти для начала в перспективе развития человечества, чтобы поднять ее на тот уровень, где она не затмевается эгоцентрическими ощущениями. Можно возразить, что в этом рассмотрении не было обращено внимания на значение христианства. Но прямо говорить об этом предмете значило бы выйти за рамки выбранного здесь метода{68}.

С другой стороны, ответ на вопрос косвенно вытекает из того, как изображены дохристианские культуры и послехристианская эпоха. Из этого описания явствует, что душа в дохристианских культурах была в большей или меньшей степени групповой сущностью и только благодаря глубокому погружению в телесную сферу пробудилась к индивидуальному сознанию. Этот процесс воплощения человечества Рудольф Штайнер часто наглядно изображал в виде опускающейся и поднимающейся кривой, в самую нижнюю точку которой попадало явление Христа. Это изображение может показаться противоречивым, поскольку наиболее сильная тенденция к материализму, как мы видели, возникла только в новейшее время. Как совместить этот факт с пониманием христианского импульса как центрального для человечества события{69}, которое призвано снова вести человечество к духовности? Коснемся этого вопроса хотя бы вкратце, поскольку он оказался в рамках нашего исследования.

Для ранних христиан импульс Христа знаменовал победу над смертью. Преодоление страха смерти, которое в дохристианских культурах душа переживала лишь в посвящении, стало благодаря Христу доступно всем людям. Особенно это относится к Египту, поскольку души там были подготовлены верой в Осириса; Христос явился египтянам как исполнитель веры в Осириса.

Вообще в эти времена еще сознавалась реальность понятия "человечества": ранние религии воспринимались как разные формы выражения одной и той же истины. Еще Августин был убежден: "То, что в наше время называют христианской религией, существовало уже у древних и было в самом начале рода человеческого, пока Христос не явился во плоти, и с этих пор истинная религия, которая была уже прежде, получила имя христианской".

В этом смысле, с учетом и дохристианских эпох, Христос воспринимался в раннем христианстве как духовный водитель человеческого развития. Благодаря этому души не чувствовали себя внутренне ограниченными своей единичной формой проявления. Но разве можем мы, оглядываясь назад на явление Христа, сказать сегодня, что развитие человечества с тех пор мы осознаем как выражение деятельности Христа?

Если мы не хотим впасть в иллюзию, нам придется признать, что дело обстоит совсем не так.

Конечно, поток внутренней христианской жизни течет от явления Христа и до наших дней; во всех конфессиях есть носители{70} этой жизни. Снова и снова пламенные свидетели духа разрушают слой пепла повседневного сознания. В немецкой мистике' от Мейстера Экхарта до Ангелуса Силезиуса и Новалиса живет сознание, которое внутренне преодолело смерть.

Но внешние формы жизни в результате этого не изменились. Сознание народов, их деятельность, их цели не имели к этому никакого отношения. Приходится даже констатировать, что в первую очередь дохристианские формы сознания определили христианское сознание. С тех пор как римское понятие права вторглось в веру, с тех пор, как "правую веру" стали "защищать" средствами закона и в конце концов силой, педантическая несговорчивость раскалывает христианскую общину на конфессии.

Если рассматривать распространение материализма в последние века, можно подумать, что христианская вера окончательно преодолена. Поток мистически–внутренней жизни, казалось бы, практически иссяк. До сего дня теология сторонится естествознания и считает, что, если "христианская вера" добавляется к внешней науке, все будет в порядке.