Об образе и смысле смерти

На вопрос: что происходит с душой после смерти? — люди разных времен получали ответы, которые соответствовали широте или узости их мировоззрения. Для индийской культурной эпохи все определял свет древней мудрости, которая видела смерть как Майю и знала о возращении души в повторных земных жизнях. Как мы видели, это знание померкло только в греко–римскую эпоху, и лишь у северных народов оно продержалось несколько дольше. Как убедительно показал на огромном материале К. А. Экхарт{64}, вера в перевоплощение первоначально была присуща всем индогерманским народам.

Как могло случиться, что такое повсеместно распространенное воззрение за относительно короткое время полностью исчезло? Это становится понятно, если вспомнить, что у германцев лишь в первом тысячелетии от Р. Х. произошел переворот в сознании. До тех пор они находились еще на той стадии сознания, когда древнее (атавистическое) ясновидение дает возможность заглянуть хотя бы в мир мертвых. "Cara'o Снорри Годи" конца IX века повествует так: Осенью того же года Торстейн отправился на рыбную ловлю. Как‑то осенним вечером захотел пастух Торстейна к северу от Святой Горы погнать овец домой. Тут увидел он, что с северной стороны холм открыт. Он увидел в холме большие костры и услышал оттуда веселый шум и звуки рога. А когда внимательно прислушался, чтобы различить какие‑нибудь слова, он услышал, как там приветствовали Торстейна Трескоеда и его спутников и говорили, что он скоро сядет на почетном месте против своего отца.

Это известие пастух Торстейна принес вечером госпоже Торе, жене хозяина. Она не стала поднимать из‑за этого шум, но заметила, что это, может быть, предзнаменование важных событий. На следующее утро пришли мужчины с моря и сообщили, что Торстейн Трескоед утонул во время рыбной ловли.

Пастух, таким образом, ясновидчески пережил переход души своего господина в мир душ. (Не случайно именно пастух смог пережить это, поскольку связанные с природой люди дольше других сохраняют атавистические формы сознания.)

Сновидчески–примитивное сознание, сталкиваясь одновременно с римским и христианским миром, проходит при этом колоссальный процесс превращения: оно, собственно говоря, только теперь пробуждается к "дневному сознанию".

(Германцы, как известно, еще во времена Тацита считали время "ночами".) И как сновидения — часто быстрее, чем нам хотелось бы, — блекнут при свете дня, так за относительно короткое время исчезает древнее видение и знание наших германских предков, едва только в их души проникает римский интеллектуализм. Лишь в немногих уединенных уголках атавистические способности сохранились до сравнительно недавнего времени.

Собственно говоря, вполне естественно, что вера в перевоплощение должна была уступить христианским представлениям. Народ сохраняет воспоминание о ней лишь в символической форме, веками надеясь, что однажды снова придет Фридрих Барбаросса, или рассказывая себе сказку о "Госпоже Метелице".

Однако сказание есть сказание, оно не претендует на истину. Такую претензию может выдвинуть только наука, которая полагает, что в форме естествознания она способна установить исключительное господство.

Но в предрассветных сумерках эпохи естествознания снова вспыхивает знание о перевоплощении. Джордано Бруно — один из первых, кто был пленен им, и он сохраняет свою веру в пламени костра. Вскоре свидетелей древней истины становится все больше: Юм, Вольтер, Фридрих Великий, Лессинг, Шиллер, Фихте, Гегель, Гёльдерлин и, наконец, Гёте и его круг высказывают эту истину (наряду со многими другими) как личное убеждение. При этом исторической традиции не придают значения. Она разве что служит источником знаний, но ни один из новых свидетелей не обращается к ней — все находят доказательство истинности этой идеи в своей собственной душе: они в состоянии понять самих себя, только когда мыслят свое становление в повторных земных жизнях.

Гёте в этом отношении пришел к весьма конкретным представлениям. Он переживает в себе возрождение греческой души. Он чувствует, как низший человек в нем умирает и возникает высший. Между прошлым и будущим он переживает себя в вечном процессе становления. Перевоплощение поэтому есть само собой разумеющееся следствие его мировоззрения: "Ведь если я до самого моего конца неутомимо деятелен, природа обязана предоставить мне другую форму существования, если теперешняя не может долее вмещать мой дух".

Фихте зажигает сознание своего вечного существования огнем чистой мысли: "Только полностью просвечивающее самое себя и свободно владеющее всем своим внутренним существом пламя ясного познания гарантирует — посредством этой ясности — свое неизменное продолжение". И он настолько надежно чувствовал себя обоснованным в элементе мысли, что был уверен в "бесконечном ряду" будущих жизней.