Обещания и гранаты

Застегивая манжеты рукавов, я, как могу, стараюсь стереть с них кровь, восхищаясь тем, как Елена приложилась к Винсенту. Когда я вошел в бар, он лежал, свернувшись в клубок, на полу, пока Гвен пыталась разогнуть его руку, которая, как она сообщила, вкратце пересказывая случившееся, по ее мнению, была сломана.

Его пальцы определенно не сгибались, и он не мог ими пошевелить, когда я попросил об этом; и тут я заметил использованный шприц в другом конце зала – деталь, о которой Гвен нарочно умолчала, – я улыбнулся Винсенту и с силой наступил на уже поврежденную руку, наслаждаясь воплем, разрывавшем его грудь.

Если пальцы и были целы, то теперь они точно сломаны.

Затащив его в кабинет Джонаса с помощью Блю, который наконец вернулся с затянувшегося обеда, я сильно бью Винсента основанием ладони по распухшему носу, стараясь, чтобы хрящ тоже хрустнул. Пока я вытирал кровь и звонил Елене, Блю по моему приказу привязал Винсента к стулу и заткнул ему рот, ожидая, пока я поговорю с женой, прежде чем продолжить.

К несчастью для него, разговор, очевидно, закончился не так, как Винсент рассчитывал.

Блю наблюдает из угла комнаты, где он расположился на старом кожаном диване, сжимая в руке бутылку пива. Его небесно-голубые глаза прикованы ко мне, пока он молча ждет дальнейших приказов.

Сняв свой пиджак с крючка у двери, я встряхиваю его от возможной пыли и накидываю на плечи, обдумывая выдержку Блю. Он вернулся с обеда и сразу занялся работой, не задавая вопросов.

Такое качество обычно ищешь в каждом сотруднике. Солдат.

Я почти ничего не знаю о его прошлом, но квадратная короткая стрижка и выглядывающая из-под рукава рубашки тату в виде якоря говорят мне о том, что у него, вероятно, есть какой-то военный опыт, а это означает, ему известно что такое дисциплина и преданность.

То, что он работает здесь вышибалой, слегка приглушает мое раздражение на Джонаса и его дерьмовые навыки подбора персонала.

Лишь слегка.

– Ты просто оставишь его здесь? – спрашивает Блю, вскинув густую бровь, когда я направляюсь к двери.

Пауза.

– Ты что-то имеешь против?

Он поднимает свободную руку и качает головой.

– Не-а. Просто проверяю, правильно ли я понял.

– Я за ним вернусь. Не выпускай его из поля зрения и не пускай сюда никого, пока меня нет.

Захлопнув за собой дверь сильнее, чем было необходимо, я быстрым взглядом окидываю бар, убеждаясь, что все посетители успели выйти. Выкинув тощую задницу Гвен на тротуар, я сообщил нескольким подошедшим гостям, что мы закрываемся пораньше, и закрыл двери на засов, чтобы никто не смог попасть внутрь.

Выйдя через заднюю дверь, я закрываю ее на замок, иду к своей машине и сообщаю водителю – водители здесь меняются так часто, что я даже не стал запоминать его имя, – о месте назначения. Он ведет автомобиль по улицам, практически пустым в это время года, пока мы наконец не сворачиваем на Пятую авеню и не останавливаемся перед станцией номер тринадцать.

Эта станция закрыта уже многие годы. Семья Примроуз, основных владельцев острова, несколько лет назад сократила финансирование транспорта, сказав, что у нас недостаточно туристов каждое лето, чтобы отбить расходы.

Поэтому немногочисленные станции на острове были переделаны под что-то более прибыльное или – как в южной части острова – стали рассадником криминальной активности.

Конкретно эта славится темными сделками, но Елена, конечно, об этом не знала, потому что я бросил ее посреди своего мира и совсем ничего не объяснил.

Забрал ее из одной клетки и заточил в другой, причем, вероятно, зря, смотря что я обнаружу внутри.

Если они хоть пальцем ее тронули, я даже не знаю, что с ними сделаю. Уже давно я не устраивал резню, но теперь, когда выхожу из машины и направляюсь к стеклянной двери, именно эта картина всплывает в моей голове.

Я тоже в этом виноват.

Эта мысль – как отравленный клинок в животе, приносящий быструю болезненную кончину.

Хоть я и говорил, что она бесполезна для меня мертвой, но сам же отправил ее по тропе смерти.

Джонас встречает меня прямо за дверью, в уголке его рта торчит пластиковая зубочистка. Он расстегивает свою кожаную куртку и идет со мной в ногу, пока мы осматриваем помещение в поисках следов нападения или борьбы.

Я ничего не замечаю вначале; Джонас молча уходит проверять уборные, оставив меня гадать, не почудились ли мне те звуки и голоса, что я слышал по телефону.

В передней части зала я вдруг вижу копну темных волос, затем удивленно приглядываюсь, не узнав сначала фигуру, которой они принадлежат.

Елена лежит на пластиковой скамейке, подол платья задран, волосы мокрые от пота и…

– Твою мать, – бормочу я, гнев вспыхивает во мне, пронизывая до мозга костей. Я замираю на месте, глаза скользят по ее бессознательному телу, пульс учащается по мере нарастания ярости.

Буква К, вырезанная на ее бедре, виднеется из-под платья, и рана отчасти открыта; кожа испачкана кровью, длинными мазками, словно нападавший проводил по ней пальцами.

Лапал то, что принадлежит мне, мать его.