Обещания и гранаты

По правде говоря, я подумала об этом еще в тот раз, когда Кэл потребовал моей руки. После того, как он убил Матео, лишив меня выбора.

Не то чтобы я скучала по Матео.

Но какие-то подозрения закрадывались.

Прищурившись, я смотрю на британского друга Кэла, делаю шаг назад, и он снова смеется, так громко и заразительно, что меня накрывает тоска по дому.

Уже несколько недель не слышала смеха.

– Я не утверждаю, что у него был выбор, – говорит Джонас наконец, приподняв плечи. – Просто имею в виду… может, это не вся картина. Может, тебе стоит поискать у кого-то оборотную сторону фотографии.

Когда он разворачивается и оставляет меня перед «Данкин Донатс», возвращаясь в бар, я стою там еще несколько минут, гадая, что делать с информацией, которую он мне только что сообщил.

Стоит ли пойти и спросить Кэла, что тот имел в виду, или закончить миссию по поиску Вайолет.

Вместо этого я вхожу внутрь, заказываю эклер и сажусь за один из металлических столиков на улице, отталкивая все проблемы в сторону, пока не поем.

Глава 27. Кэл

Подперев голову руками, я давлю ладонями на глазницы, создавая калейдоскоп разноцветных пятен перед глазами.

Вена в виске болезненно, практически маниакально пульсирует, пока я внимательно изучаю список возможных IP-адресов потенциального владельца флешки, все больше раздражаясь некомпетентностью «Айверс Интернешнл», которые так и не смогли никого найти.

Ранее этим утром появилась третья флешка, с таким же зернистым видео, не имеющим ничего общего с моей современной системой слежения, но записанным на постороннюю камеру.

Марселин принесла ее с почтой, и когда я вставил флешку в компьютер, меня встретило черно-белое доказательство того, как я раскрываю душу перед своей женой, пока мы оба обнаженные купаемся в океане.

Почему-то, по сравнению с остальными записями, на которых мы в процессе любовного акта, это видео более интимное. Более изобличительное.

Более содержательное.

Не могу понять, зачем кто-то вообще делает эти записи.

Если для того, чтобы сдать меня прессе, то, учитывая количество преступлений, которые я вычеркнул из своего личного дела за многие годы, что-нибудь из них уже бы и так просочилось.

Если это дело рук Рафа, то я представить не могу, почему он согласился отдать мне Елену, разорвав контракт с «Болленте Медиа» и разрушив посредственную криминальную империю, которую построил сам.

Хотя его имя уже не имеет в Бостоне того веса, который у него некогда был, не думаю, что он стал бы прибегать к саботажу собственной компании, а потом вытягивать деньги из меня.

Откинувшись на спинку офисного стула, я пялюсь в сводчатый потолок, на несколько минут потерявшись в мыслях. Сегодня в доме тихо, Елена лежит в постели с книгой Вирджинии Вулф[17] «Своя комната», которую купила в единственном книжном магазине на острове.

Впервые за долгое время я тянусь под стол, рука скользит по пистолету, закрепленному чуть выше бедра, и отрываю приклеенную под крышкой фотографию, сделанную на полароид.

В отличие от затертой и мятой фотографии Вайолет, эту я достаю так редко, что она все еще как новенькая; края ровные, только немного выцвела от времени. А так будто только что выскочила из камеры.

Моя мать сидит на больничной койке, на голове розовая бандана, потому что от химиотерапии у нее начали выпадать волосы.

Она выковыривает ложкой шоколадный пудинг из пластикового стаканчика, глядя на того, кто делает фото, однако улыбается она мне. Даже пока мать сидит там и ее тело уничтожает себя изнутри, она все равно пытается заверить меня, что все хорошо.

Что все будет хорошо.

«Вот это я понимаю – материнская любовь», – иногда говорили медсестры, потому что не каждый способен пребывать в хорошем настроении, пока пытается побороть смертельную болезнь, год за годом, день за днем. И все же мать всегда старалась смотреть на происходящее с оптимизмом.

Ее широкая улыбка вызывает во мне боль, которую я не позволял себе испытывать долгие годы, и свежая доза стыда поступает в вены, когда я невольно думаю о том, как сильно бы она расстроилась, узнав, какой жизнью я живу.

– У тебя такой вид, словно ты привидение увидел.

Голос Елены внезапно возвращает меня к реальности, и я выпрямляюсь, когда она входит в кабинет. Елена подходит ко мне и садится на мои колени, я не успеваю попросить ее об этом.

Словно она знает, где ей самое место.

Она смотрит на фотографию, затем снова на меня, словно ждет моего ответа.

– Это моя мать, – говорю я, мягко улыбаясь. – Ее не стало, когда мне было тринадцать.

Одна рука обвивает мою шею, вторая скользит вокруг плеч, затем Елена прижимает свою голову к моей.

– Рак?

– Инфильтрующая дольковая карцинома, – отвечаю я, едва заметно кивнув. Боль пронзает мое сердце от этого термина, разрезая его пополам. – Когда ей ставили первый диагноз, врачи просто назвали это аномальным образованием в ее груди. Думаю, они не хотели признавать, что это была именно такая форма рака, потому что мать была так молода.