Обещания и гранаты

Его голос сквозит ненавистью, с языка летит яд, но я выросла на идее, что любовь и ненависть – лишь две стороны одной медали. Разница только в обстоятельствах, и пока мой взгляд перебегает с Кэла на мать и обратно – один – яростный зверь, готовый разорвать свою жертву, другая – голодная хищница, ищущая, чем бы поживиться, – я понимаю, что не могу понять, на какой стороне медали находятся они.

– Ты спал с моей матерью? – спрашиваю я, мой мозг все еще не может переварить эту новость.

– Ну, спать нам особо было некогда, если ты понимаешь, о чем я, – бормочет мама, смеясь над собственной шуткой, несмотря на то что все остальные сидят пугающе неподвижно, в одном шаге от полного оцепенения. – Надеюсь, вы двое предохраняетесь лучше, чем это делали мы, потому что, уж поверь мне, этот парень очень силен, если ты понимаешь, о чем я. – Мама икает, подтверждая, что она как минимум немного пьяна, хотя от этого определенно не легче. – Упс, я сказала это дважды?

Ее слова тяжким грузом висят в воздухе над нами четырьмя, обжигая мой желудок, который грозит показать всем свое содержимое. Мое горло сжимается, груз этого откровения обхватывает меня когтистой лапой, пока я не начинаю задыхаться.

– Господи боже, ты действительно та еще сука. – Кэл срывает салфетку с ворота, бросает ее на стол, встает на ноги и поворачивается ко мне. – Елена. Мы можем поговорить с тобой, пожалуйста, наедине?

– Не думаю, что она куда-либо с тобой пойдет, Кэллум. – Мама указывает на Кэла бокалом, расплескивая вино, и сердито смотрит на него. – Держись подальше от моей девочки.

Я тупо смотрю на вазу в центре стола, позволяя глазам потерять фокус в мареве далий и лилий. Цветы, которые украшали бы мою свадьбу или похороны, их присутствие здесь столь иронично, потому что я никогда не была больше уверена в том, что умираю.

И все же именно так ощущается разбитое сердце; кто-то сует руку тебе в грудь и вырывает орган из тела, только они не пользуются инструментами и не стараются сделать процесс безболезненным. Они тянут и выкручивают его, пока не вырывают с корнем, оставляя после себя разорванные мышцы и ткани, кровь вытекает из вен, потому что больше нечему ее качать.

Это беспощадная, ослепляющая боль, которая зарождается в ране и крадется от нее в разные стороны, словно прощупывая почву, пытаясь убедиться, сколько ты сможешь выдержать.

Предательство, как лава, струится вниз по позвоночнику, уничтожая все на своем пути. Подняв взгляд на Кэла, я поражаюсь тому, как сильно может измениться взгляд на человека, когда узнаешь о нем что-то новое.

Когда я прикоснулась к шрамам, подтверждающим злодеяния, которые он совершил в жизни, я увидела в Кэле человека, заточенного в теле монстра.

Когда увидела фотографии его матери и сестры, мое сердце сжалилось над мальчиком без семьи, который рос и заполнял дыры в душе любыми объедками внимания и любви, которые мог найти.

Теперь я вижу в нем лишь лжеца.

Я даже не узнаю его; тело Кэла превращается в зловещее существо, пока я молча смотрю на него, надеясь изо всех сил, что он опровергнет слова моей матери. Что я не просто была для него игрушкой, запасным вариантом.

Способом отомстить.

«Мне нет толку от твоей смерти, крошка».

Полагаю, вот и ответ на загадку.

Медленно отодвигая стул от стола, я не свожу глаз со своего бокала с водой, отказываясь смотреть на кого-либо еще, опасаясь мгновенно разрыдаться.

– Не хочу опоздать на выступление Ари.

Я чувствую на себе три пары глаз, которые удивленно смотрят на меня.

– Елена, – говорит папа, и я слышу, как его стул царапает по бетону, затем скрипит, когда он встает. – Наверное, стоит поговорить об этом…

Покачав головой, я поджимаю губы, боясь того, что может вырваться наружу, если представится хоть малейшая возможность. Рыдание щекочет горло, и неважно, сколько раз я пытаюсь прогнать это ощущение, оно не сдается и продолжает яростно требовать моего внимания.

Тот, кто сказал, что стадии агонии относятся не только к смерти, явно что-то знал.

Развернувшись на каблуках, я обхожу стул и направляюсь в дом через кухню. Я хватаю свою сумочку и пальто с дивана в гостиной, почти дохожу до входной двери, когда чья-то рука хватает меня за запястье и дергает обратно.

– Не смей выходить из этого дома, не поговорив со мной, – бросает Кэл, разворачивая меня к себе лицом. – Мы так не поступаем.

Пытаясь вырваться из его хватки, я рычу:

– Нет больше никаких мы. Не проси меня рассказывать о том, что я чувствую, когда сам ты врал мне все время, что я тебя знаю.

– А был удобный случай рассказать тебе об этом? Не мог же я зарыться в твоей киске и мимолетом упомянуть, что видел твою мать в таком же положении.

Это предложение обжигает, как звонкая пощечина, лучше бы он просто убил меня на месте. По крайней мере тогда боль быстро бы прекратилась.

– Что ж, к твоему счастью, она обошлась без посредника и сделала это за тебя. Быстро решила дилемму, верно?

Моя свободная рука цепляется за ручку двери и поворачивает ее. Кэл снова дергает меня, и я бросаю на него яростный взгляд.

– Пусти меня.