Обещания и гранаты

Ее тон застает меня врасплох, учитывая, что, когда мы виделись в прошлый раз, она выглядела жалкой, каким я себя ощущал. Сломленной, словно новость о моем прошлом как-то влияла на наше будущее.

Опустошенной, будто я выбрал секреты вместо нее.

Сев рядом с ней, я вытягиваю ноги, упираюсь ими в подножие балкона и кладу руки на колени. Если Елена меня не игнорирует, значит, у нее было время посидеть и обдумать то, о чем узнала этим вечером, и она просто решила жить дальше.

– Я пришел не затем, чтобы извиняться, – мягко говорю я, наклонившись к ней, чтобы прошептать эти слова ей на ухо. – Хотя мне правда очень жаль. Но на самом деле я пришел убедиться, что ты в порядке.

Она какое-то время молчит, просто смотрит, как работники сцены начинают расставлять декорации, торопливо бегая от одного края сцены к другому, стараясь успеть вовремя до начала шоу.

Вздохнув, Елена качает головой.

– Я не в порядке. Далеко не в порядке, Кэл. И я абсолютно не имею ни малейшего желания обсуждать это с тобой.

Сжав подлокотники кресла, я откидываю голову назад, стараясь не показывать свое разочарование.

– Ты моя жена, крошка. Мы должны об этом поговорить.

Она поворачивает голову в сторону, света настенных светильников достаточно, чтобы я мог разглядеть ее красивое лицо. Ее золотистые глаза светятся в темноте, или, может, я это себе придумал, создав страсть и борьбу там, где, боюсь, ее нет.

– Насколько наш брак настоящий, на самом деле? И не корми меня дерьмом, вроде того, что он такой же настоящий, каким был бы мой брак с Матео. Я не выходила за Матео замуж. Я не ношу его кольцо. Я вышла замуж за тебя, и на мне твое кольцо, так что скажи мне, Кэллум…

Ее голос надламывается на последнем слоге, отчего боль в моей груди разрастается так, что готова меня уничтожить; Елена быстро выпрямляется и возвращает взгляд на сцену.

Несмотря на болтовню, доносящуюся из партера, я слышу, как она шумно сглатывает; затем Елена берется руками за поручни и заговаривает снова:

– Что было настоящим и что ты делал для того, чтобы отомстить моей матери?

Желание солгать обжигает кончик языка – защитный механизм мгновенно включается, как только она обвиняет меня в попытке отмщения.

– Кармен здесь ни при чем.

– Она вела себя так, будто вы были влюблены друг в друга, – шипит Елена, повернувшись на кресле, чтобы швырнуть эти слова мне в лицо. Они обдают меня, как кипяток, мучительная боль вспыхивает в шрамах, и я удивленно вздрагиваю. – Господи, не удивительно, что она пыталась помешать мне быть с тобой. Она уже тогда знала, какой ты и чем это все закончится. Я бы могла оградить себя от стольких проблем, если бы тогда послушала ее.

– Ты и я не имеем ничего общего со мной и твоей матерью. – Я беру ее за подбородок двумя пальцами и заставляю посмотреть себе в глаза. – Те чувства, что я испытываю к тебе, никак не сравнятся с тем, что я когда-либо чувствовал по отношению к Кармен.

Пытаясь вырваться, она шумно выдыхает, когда я не отпускаю.

– Тогда почему ты просто мне обо всем не рассказал?

Зажмурившись, я опускаю голову вперед, стыд, подобно реке, струится через меня. Он растворяется в крови, заставляя меня чувствовать себя таким ужасным монстром, каким не чувствовал после всех тех убийств, что когда-либо совершил.

Сбоку от себя мы слышим шаги, когда свет в театре приглушается еще сильнее, и голос спрашивает людей в соседней ложе, не хотят ли они выпить освежающих напитков перед представлением.

– Лед? – спрашивает знакомый голос, мгновенно заставив меня пожалеть о том, что я не всадил ей пулю в голову в ее же собственном доме.

Надеюсь, ее лицо посинело и распухло. Была бы неплохая отсылка к тому, как я прибыл в ту больницу много лет назад.

Я слегка удивлен, что они приехали, да еще и так скоро. Вероятно, они надеялись загнать меня в угол, а вместо этого их сразу провели в ложу.

Елена вырывает подбородок из моей руки, и я отпускаю; кровь шумит в ушах, пока тело пытается заблокировать внезапные раздражающие звуки. Режиссер семенит на сцену и просит всех проявлять уважение к артистам и друг другу.

Кто-то шмыгает носом. Кто-то шуршит пачкой чипсов. Еще кто-то шмыгает носом. Где-то плачет ребенок. Все эти звуки отчетливо слышны поверх музыки.

Я напряженно откидываюсь на спинку кресла и стараюсь сосредоточиться на чем-то другом кроме звуков вокруг себя.

В зале темнеет, пока наша ложа не погружается в полный мрак, сцена вспыхивает разными цветами, когда начинается первый акт. Я ни хрена не смыслю в балете, поэтому первые несколько минут шоу просто сижу и смотрю, как танцоры под музыку порхают по сцене.

Однако каким-то образом, даже когда оркестр начинает играть громче, я все равно слышу мелкие звуки из прошлого. Они закрадываются в мой мозг, как паразиты, которые питаются остатками моего здравомыслия.

Я слышу тиканье старых ролексов и того чертового маятника. Прихлебывание Рафаэля, когда я пришел в его кабинет и убедил отдать мне Елену.

Как паводок после урагана, каждый звук, который раздражал меня в прошлом, стремится вперед, призраки преследуют меня после короткого перемирия.