Обещания и гранаты

Его напряженность заставляет мой желудок сделать сальто, и я хмурюсь, ритм сбивается. Отстранившись, я сжимаю ее горло.

– Не целуй меня так, будто в последний раз.

Глядя мне в глаза, она ничего не отвечает, и чувство тревоги превращается в горькое отчаяние, которое, как я убедил себя, не должно было наступить.

– Дай мне кончить, – безжизненно говорит она. Такой мощный контраст с девушкой, которая стонала несколько секунд назад, что меня словно ударили по голове.

Пальцы на ее горле сжимаются крепче, раздражение пробуждает во мне что-то более яростное.

– Ладно, – говорю я, набирая прежний ритм, пока влажные шлепки нашей кожи друг о друга не становятся громче музыки внизу.

Даже когда оркестр достигает крещендо, как оргазм, который нарастает внутри Елены, я не слышу ничего другого. По коже бегут мурашки от осознания, что остальные тоже наверняка это слышат – или как минимум ее семья в соседней ложе.

– Но не говори, что это я разрушил тебя, когда мы оба знаем, что все как раз наоборот.

Она стонет, сжимает мои пальцы, увеличивая давление на горло.

– Как я разрушила тебя?

– Ты поглотила меня, как только подошла ко мне на той давней вечеринке. Я даже не думал о других женщинах с тех самых пор. – Я уже близко, чертовски близко, мои бедра увеличивают скорость по мере приближения разрядки. – Теперь будь хорошей сучкой и дай своему мужу кончить.

Я рычу, наблюдая, как ее взгляд расфокусируется, понимая, что она теряет сознание. То, как легко Елена дает мне контроль над собственной жизнью, над самой базовой потребностью дышать, практически заставляет меня кончить, пока я смотрю, как ее лицо краснеет, а в глазах становится темно.

Я отпускаю Елену, как только ее киска содрогается вокруг моего члена, сжимая практически до боли, наслаждаюсь судорожным вздохом, слетающим с ее губ.

Танцоры выходят на сцену одновременно с тем, как ее ногти царапают мою грудь, а имя срывается с ее губ.

– Кэллум.

– Да, – выдыхаю я, яйца подтягиваются наверх, грозя последовать примеру, пока ее соки струятся по моему члену. – Черт, сейчас кончу. Залью эту идеальную киску до краев. Нужно наградить свою жену за то, что она такая послушная шлюшка.

Елена вскрикивает, ее накрывает повторная волна, от которой она дико сокращается вокруг меня. Затем мой взор затуманивается, когда на меня накатывает собственная волна экстаза, и ее наполняют горячие потоки густого семени, которые начинают капать из нее, пока я еще внутри.

Низко рыча, пока музыка вокруг нас играет на полную катушку, я опускаюсь на нее, пытаясь прийти в себя.

– Слезь с меня, – бросает Елена, толкая меня в плечи.

Я упираюсь руками в кресло и встаю, хотя ноги все еще подкашиваются, опускаю взгляд на покрытую кровью и спермой красоту передо мной, восхищенно смотрю на новый шрам на ее бедре и отпечатки моих пальцев на горле.

Она мой магнум опус[32]. Картина маслом, которая должна висеть на моей стене до конца вечности.

– Ты такая красивая, – бормочу я, хотя не уверен, что она меня слышит.

Я пытаюсь помочь ей вытереться, но она шлепает меня по руке и расправляет платье, насколько это возможно.

– Мне нужно в уборную.

Сжав зубы, я делаю шаг назад и киваю, хотя знакомое чувство тревоги снова разгорается в животе, как предупреждение. Я сажусь, убираю член обратно в брюки и принимаюсь ждать, когда Елена исчезает за шторкой.

Проходит пять минут. Затем десять.

Вскоре тревога перерастает во что-то более глубокое, более тоскливое.

Что-то более постоянное.

И когда я выхожу из ложи до окончания балета, прокрадываюсь в каждую туалетную комнату и заглядываю под дверцу каждой кабинки, меня вовсе не удивляет, когда я нахожу лишь ее телефон, оставленный на бачке одного из унитазов.

Под ним клочок бумаги. Сердце грозит выскочить из груди, а к горлу подступает тошнота.

Как долго я тебя любила,
Но выразить любви не смела.
Лишь лик твой радостен мне был,
Лишь о тебе я пела.

Я стою в кабинке дольше, чем следует, читая и перечитывая слова Джона Клэра[33], невольно отмечая ироничность того, как жизнь сделала полный круг.

Интересно, ей было так же невыносимо больно, когда ушел я?

Глава 36. Елена

Ариана смотрит на меня, кусая свой сэндвич с тунцом, и ничего не говорит.

На самом деле обе сестры молчат уже сорок пять минут, и это начинает серьезно действовать на нервы.

– Хорошо, что случилось? Почему вы двое молчите?

Отломив корочку со своего сэндвича с сыром, Стелла смотрит на меня.

– А что нам сказать?

– Что угодно, – стону я и опускаю голову на стол. – Ну же, девчонки, я так не хочу сейчас оставаться наедине со своими мыслями.

Они обмениваются взглядами, и Ариана медленно выдыхает.

– Что ж… новостей много.

– Ага, – соглашается Стелла. – Для начала, мама и Кэл? Вот дела. Совращение малолетних в чистом виде. Надеюсь, папа расскажет об этом старейшинам.

Мой висок пульсирует, воспоминания о прошлой ночи – как кусок раскаленного железа, прижатый к мозгу.

– Я надеялась, разговор пойдет по другому руслу.