Обещания и гранаты

Подойдя к книжной полке, я кладу несколько сувениров от бабушки в сумку, достаю документы – свидетельство о рождении, страховку и все необходимое для того, чтобы начать жизнь с чистого листа, – спрятанные в потайном отделе шкафа, и направляюсь к двери, не обращая внимания на ее слезы так же, как она годами не обращала внимания на мои, каждый раз подменяя утешение критикой при любой удобной возможности.

– Ты когда-то говорила, что Кэл – воплощение Аида, – бросаю я через плечо, остановившись на пороге. – Теперь я понимаю. Ты хотела, чтобы он был злодеем в твоей истории, поэтому и сделала его таким. Нарисовала его монстром, когда на самом деле ему было нужно лишь немного бескорыстной любви.

Выудив новый телефон, я разблокирую экран и открываю черновик электронного письма, ожидающий, пока я нажму кнопку «отправить». Проведя первые несколько дней после балета, записывая собственные чувства, я начала писать и о других вещах.

Например, обо всем, что знаю про «Риччи Инкорпорэйтед».

– Мне она тоже когда-то была нужна. – Я добавляю еще несколько обличающих фактов и нажимаю «отправить». – Но затем поняла, что монстры не умеют любить. И чем дольше гоняешься за тем, кто не может ответить взаимностью, тем в большего монстра превращаешься сама.

Развернувшись на каблуках, я выхожу за дверь, испытывая душевный покой, когда оставляю ее там, зная, что солнце вскоре зайдет для всей империи Риччи.

Глава 37. Кэл

В тот день, когда я возвращаюсь на остров Аплана, Джонас ждет меня на крыльце «Асфоделя». Он сидит и попивает какую-то темную жидкость из стеклянной банки. Джонас приветственно поднимает ее при моем приближении и кивает.

– Бог подземного царства возвращается, – говорит он, опускаясь обратно в белое кресло-качалку. – Как там Бостон?

– Еще бы сто лет там не был.

Марселин открывает мне дверь. После возвращения на остров я затметил, что ей некомфортно исполнять роль моей подельницы в преступлениях. Я протискиваюсь мимо нее, пытаясь не задерживаться подолгу на одном месте, чтобы не позволить себе грустить из-за того, как пусто стало в доме.

Зайдя в кухню, я замираю на пороге, заметив расческу Елены на столе. На раковине ее розовый лак для ногтей и экземпляр шекспировского «Макбета», которого я заставлял ее читать мне вслух как-то днем, пока сам зарывался у нее между ног.

Ее смех, ее отношение, ее интеллект – она легко поддерживала наши разговоры, и мне не нужно было повторяться или что-то ей разъяснять.

Ее любовь.

– Господи, – бормочу я, резко разворачиваюсь и бреду в сторону своего кабинета, толкаю дверь с такой силой, что рукоятка двери ударяется в настенную штукатурку.

– Не могу не отметить отсутствия одной особы, – говорит Джонас, оглядываясь через плечо, словно ожидая, что Елена вдруг материализуется в воздухе рядом с ним. – Я буду прав, если предположу, что ты образумился и трезво посмотрел на ваш брак?

Наполнив два бокала скотча, я ставлю их на стол, сажусь и толкаю Джонасу кресло напротив. Он садится в кожаное кресло передо мной и принимает бокал, отставив свою банку в сторону.

– Ты будешь… почти прав, – говорю я и делаю глоток, позволяя обжигающей горло жидкости на время притупить боль в груди. Проведя ладонью по лицу, я медленно выдыхаю, обводя пальцем край бокала. – Я распустил траст-фонд.

Джонас моргает один раз. Два. Три. Он шумно опустошает бокал и подается вперед, отчего его кожаная куртка поскрипывает.

– Ты – что?

– Вайолет не отвечает на мои звонки, и она твердо сказала, что ей не нужны ни мои деньги, ни мое присутствие в ее жизни. Какой смысл держать этот фонд без дела, если единственный человек, которому я хочу его передать, отказывается?

– Он аккумулирует проценты…

Я киваю, уже зная все варианты того, что Джонас мог сказать. В самолете по пути домой юрист моего дедушки перебрал все потенциальные варианты вывода денег из фонда, и, хотя я мог отдать их на благотворительность или оставить себе на черный день, я решил выкупить себя у «Риччи Инкорпорэйтед».

– Погоди, – говорит Джонас, поднимая палец в воздух. – Ты выкупил себя из семейной компании жены?

– Я все равно хотел отойти от дел. Я слишком стар для такой жизни.

Джонас закатывает глаза.

– Черт возьми, приятель, тебе тридцать два. Уверен, что это не одно из тех чокнутых импульсивных решений, которые ты принимал, когда оказывался в тупике?

Ему не нужно говорить этого прямо, но намек понятен: как мой брак.

По крайней мере, как его видел Джонас.

Для него все произошло внезапно, возникло из ниоткуда, потому что меня начали шантажировать и мне нужен был план.

Это было сумасшедшее, опасное решение, последствий которого я представить не мог.

Но на самом деле оно, как и текущее мое решение, вовсе не было импульсивным.

«Каждое решение, которое я сделал в жизни, было тщательно обдумано. Я не рискую, если не уверен в исходе». Слова, сказанные мной Елене несколько недель назад, вдруг всплывают в голове, как доказательство, что уже тогда я пытался быть с ней честным.