Обещания и гранаты

Каждый божий день я думаю, почему он солгал мне. Какая ему была польза от обещаний и клятв, запятнавших мое сердце его мраком, если он даже не остался, чтобы посмотреть, что из этого выйдет.

По словам сестер, мама уехала к тете в Роксбери сразу после балета и с тех пор не возвращалась. Поэтому, когда я забегаю, чтобы забрать несколько памятных вещей из своей старой спальни, я слегка удивлена, увидев ее на кровати с четырьмя столбиками. Она сидит и листает потрепанные страницы полного собрания сочинений Эдгара Алана По.

Когда я вхожу, она останавливается на «Сердце-изобличителе» и даже не поднимает взгляд после того, как я переступаю порог. Я стою, как вкопанная, отмечаю желтый синяк на ее правой щеке, который, как она утверждает, появился после того, как она поскользнулась на льду по пути на балет.

Мое сердце пропускает удар, понимая истинную причину, но я пытаюсь отогнать эту мысль.

– Знаешь, я специально попросила твоего отца не учить тебя итальянскому, когда ты родилась. – Она проводит пальцами по странице и грустно улыбается. – Я знала с первой секунды, как увидела тебя, что ты будешь силой, с который нужно считаться. В тебе сразу было столько прочности и упорства. В твоих прелестных глазах горел огонь, когда ты плакала. Я изо всех сил старалась разрушить любое потенциальное преимущество, которое у тебя могло быть передо мной.

Я молчу, зная, что ей не нужен ответ.

– Я завидовала ребенку, – говорит она. – Своему ребенку, потому что знала, что у нее будут возможности, красота и грация, которых никогда не было у меня. Всех, кто тебя видел, мгновенно очаровывала твоя… аура. Эта яркость притягивала их к тебе. И у тебя хорошо получалось все, за что бы ты ни бралась: чтение, письмо, творчество. Даже садоводство, которое я так никогда и не освоила. Иногда казалось, что ты просто заходила в комнату, и цветы распускали свои бутоны.

Она переворачивает страницу, мягко выдыхает.

– Мне казалось, что я жила в тени своей дочери, а твой отец определенно никак не помогал. Он говорил тебе прыгать, а ты спрашивала, как высоко, отчаянно желая быть идеальной девочкой в глазах этого мужчины.

Мои щеки пылают, стыд опускается тяжким грузом на плечи, давя на них, подобно огромному кирпичу.

Когда твой отец познакомился с Кэлом, нам сразу стало ясно, что ему было нужно… многое. Его мать только что умерла, у него не было другой семьи. Поэтому мы взяли его к себе, приняли, как собственного сына. – Сглотнув, она наконец поднимает глаза и встречается со мной взглядом. – Помню, как первый раз почувствовала, что он, должно быть, запутался в своих чувствах ко мне, и… воспользовалась этим. Я наслаждалась его вниманием, потому что твой отец определенно мне его не уделял. Было приятно, после того как у меня родились ты и Ариана, снова почувствовать себя желанной.

– Когда я узнала, что он решил жениться на тебе, я просто… не могла в это поверить. Не потому, что ты не достойна любви, а потому что ты делала именно то, чего я всегда боялась: отбирала то, что когда-то принадлежало мне.

– Поэтому ты выдумала историю с похищением? Чтобы наказать меня за то, в чем я не была виновата?

Мама кивает.

– Я думала, если мир будет настроен против вашего союза, может, тогда он вернет тебя. Даже заставила отца отправить людей, чтобы они напали на тебя, полагала, тогда Кэл поймет, что ситуация вышла из-под контроля.

Свинцовый груз падает в мое горло от этого признания, и я жадно глотаю воздух, пытаясь игнорировать состояние шока. Разумеется, папа все это устроил. Он готов на все ради кровной преданности.

– А ты никогда не думала, что я не хотела возвращаться? Или что наши дела не имеют к тебе никакого отношения?

– Я знала, что ты не поймешь, – говорит мама, отмахиваясь. – Ты не понимаешь, на что готовы пойти люди, когда влюблены.

Тошнота бурлит в желудке, сворачиваясь, как прокисшее молоко. Она толкает меня вперед, желание слушать маму дальше полностью пропадает, потому что мне начинает казаться, что она выдумывает сопливую историю, чтобы надавить на жалость.

Подойдя к краю кровати, я заношу руку и резко рассекаю воздух; ладонь со звонким шлепком ударяет по пожелтевшей коже на ее скуле. Мать вскрикивает и поднимает руки, пытаясь закрыться от меня.

– Это за то, что ты пыталась разрушить мой брак, – говорю я, снова занося руку, чтобы ударить по той же щеке. Рука горит после удара, покалывание бежит к кончикам пальцев, а ладонь быстро отпечатывается на ее лице. – А это за то, что испортила мое детство и пыталась испортить всю жизнь.

Она пытается оттолкнуть меня, но я убираю ее руку, сжимаю пальцы в кулак, ударяю костяшками прямо ей в лицо и даже не морщусь от мгновенной боли, бегущей вверх по предплечью.

– А это, – рычу я, встряхивая руку, пока она выплевывает выбитый зуб, – за Кэла. Нельзя приносить боль тем, кого любишь. Нельзя заставлять их страдать.