Облава

подумала она, – и не на старика, а на облавщиков. Либо собирают облаву, либо уже пошли, надо поскорее разыскать этих несчастных, разбудить, прежде чем те нагрянут. . Пусть Ладо уходит, пусть все уходят, а я уж не смогу с ними. Меня пусть ловят, наплевать. Меня замучают, и ребенка во мне замучают. Что делать? Кто-то всегда должен платить».

Так добрела она до Поман-реки, перешла через мостки и углубилась в дремучий, вековой лес. Понимая, что партизанская землянка, если она где-то здесь, должна быть в стороне от проселка и тропы, Неда остановилась. Трудно было оторваться от привычного мира – все равно что прыгнуть в бездонную пропасть. Она колебалась, пока не сказала себе: «Так ведь я уже прыгнула, давно шагнула в недозволенное, еще в ту ночь в Яблане, когда мне с Ладо было так хорошо! Мне было хорошо, и я знала, что придет час расплаты, вот он и настал». И Неда ступила в нетронутый снег, сначала одной ногой, потом другой. Кончено: оторвалась от берега! И, боясь, как бы врожденное малодушие не заставило ее вернуться, заспешила, не оглядываясь, вперед. Она спотыкалась, раз даже упала на колени, а когда вставала, ей показалось, будто окружающие деревья смотрят на нее с холодным удивлением, словно она забрела туда, где ей не место.

Неда шагала прямо через лес, почему-то ее тянуло влево, и она упорно сворачивала вправо. Вскоре она подошла к отвесному берегу ручья. Прислушиваясь к клокотанию воды, она вдруг уловила запах сырой обуви. Но запах в тот же миг растворился в воздухе. Она кинулась направо, потом налево, а когда ощутила его снова, уже не знала, действительно ли пахнет кожей или это плод ее фантазии.

«Может, просто от меня потом пахнет», – подумала она.

Неда двинулась дальше, но вернулась, не в силах сразу уйти с этого места.

— Ладо, – позвала она тихо, чтобы не слышал тот, кому не следует.

Она застыла в ожидании ответа. В селе залаяла собака, ей отозвалась другая, третья, и собачий брех потянулся вдоль всей долины за гору. С неясным чувством, что неверным движением она стронула с места огромную, незнакомую машину, которую уже не остановить, Неда, скользя и падая, испуганно кинулась прочь. Стволы деревьев слились перед ней в сплошную черную стену, она слепо на нее кидалась, а когда хотела прислониться к ней и передохнуть, падала на землю. Наконец она остановилась, с трудом переводя дух и боясь потерять последние крупицы разума, который вел ее сквозь эту темень. Все тело болело, кашель раздирал горло, но кашлять она не смела. Прижав голову к стволу дерева, Неда зажала ладонью рот и заплакала:

«Ладо, горькая ты моя доля, ты для меня никогда бы такого не сделал! Никогда! Никто из вас ради женщины такого бы не сделал. Твердокаменные вы – счастье ваше, что вы такие бесчувственные!»

Немного передохнув, Неда пошла дальше и вскоре оказалась в ровной низине, которая лет двести с лишним тому назад получила название Дервишево ночевье по имени дервиша Джафера Шамана из Гркиня. Вдруг ей почудился запах ракии12 и одновременно шагах в десяти, от себя она увидела островерхую землянку. Неда подошла ближе, и землянка распалась у нее на глазах, обратившись в треугольник неба между двумя стволами. И запах, такой, как ей показалось, явственный, тоже сгинул, словно призрак. Стараясь снова его уловить, она стала кружиться на одном месте, подняв голову и спотыкаясь на неровной почве. Она выписала на снегу сначала два круга, потом восьмерку, но так ничего и не обнаружила. «И запахи, –

подумала она, – точно призраки, один обман. Это меня лукавый морочит, чтобы подольше задержать. Ракия – его выдумка, больше меня этим не проведешь».

Она заспешила дальше, углубляясь все глубже в дикие теснины Орвана. Время от времени ей снова что-то мерещилось, и она лезла в гору, но, убедившись в своей ошибке, снова спускалась к узким, заваленным снегом полянкам. Проходя заледеневший ручеек, она поскользнулась, упала и сильно ударилась затылком – даже в глазах потемнело. С трудом поднимаясь на ноги и потирая больное место, она вдруг увидела землянку, перед которой стоял часовой. «Это, наверно, наш часовой, – подумала она, –

ему, по крайней мере, я могу признаться».

— Я Неда, – крикнула она, – не стреляй в меня.

Часовой либо не слышал, либо не понял; он поднял винтовку и целился ей точно между глаз. «Со сна, наверно, – подумала она, – или глухой». Ей стало его жалко –

еще бы не оглохнуть в стольких боях, когда все время грохот и треск! А может, и я виновата – потеряла от страха голос, и он не слышит меня.

12 Р а к и я – сливовая водка ( сербскохорв.).

— Я одна, – крикнула она громче. – Я ищу вас. Не бойся! Позови Ладо, он меня знает.

Но и это не помогло: часовой по-прежнему держал винтовку на уровне ее глаз и ждал, чтобы она сделала шаг вперед. «Нет, это не наш часовой, – подумала она, – наш не может быть таким сонным и глухим. А раз не наш, значит, ихний! Да, конечно, ихний – вон у него борода и меховая папаха на голове, а на шапке снег для маскировки».

— Теперь ты знаешь, кто я, – сказала она. – Сдуру сама сказала. Чего ждешь, стреляй!