Бекич скрипнул зубами и проглотил то, что рвалось с языка. Раз больница далеко, а конец близко, надо молчать, он не покажет своих мук. Так, в полном молчании, они миновали Побрдже, Ваган и Лису. Ни звука не проронил он и тогда, когда спускались с гор и шофер часто и резко тормозил. Но на равнине, уже недалеко от города, он вдруг почувствовал, что перед ним разверзлась бездна, черная и бесконечная. . Она манила к себе, засасывала все глубже и глубже, знаками убеждая, что его место внизу.
Он судорожно отбивался руками и ногами, потом из последних сил закричал:
— Не хочу! Не хочу, не-е-ет... – и умер.
Проехали еще добрую часть пути, пока убедились, что он умер, и приказали шоферу остановиться. В больницу ехать не было смысла, и они решили повернуть обратно.
Шофер вздохнул. Он устал и дрожал от страха. Не хотелось ему возвращаться в эту тьму по крутым поворотам, в такой ветер, в пасть смерти с этим страшным мертвецом за спиной. Но он не посмел ничего сказать, они бы ему тотчас отрезали путь назад. Проклиная все на свете, он развернул грузовик и поехал с такими рывками, будто сто чертей вселилось в его руки. Те, кто сидел в кузове, крепко ухватились за борта. Тело Филиппа Бекича покатилось по дну кузова и навалилось на них. Им почудилось, что он впал в ярость, как это случалось с ним при жизни, расширил руки, бьет ногами, опрокидывает бидоны с бензином, чтобы освободить себе проход и удрать. Наконец грузовик остановился поперек дороги. Мотор взвыл, воем ему ответил ветер. То врозь, то вместе выли эти два неистовых чудовища, долго избегавшие встречи и теперь пугавшие друг друга и мерявшиеся силами. Потом грузовик задергался, подался назад, проехал несколько метров, скрежеща железом, захрипел как зарезанный и умолк.
Кривоногий, перепуганный насмерть шофер вышел из кабины, ругаясь на чем свет стоит.
— Надо подтолкнуть машину, – сказал он, – иначе не заведется.
Все вышли и принялись толкать машину, – старались изо всех сил, но все было напрасно. Помогал и фельдшер, ругаясь, как и все, но ничего не помогло. Мотор заглох, шофер проклинал какую-то бобину. Лазар Саблич подумал, что Бобина – это женщина или ведьма, что для него было одно и то же. Заколдовала их, вот они и не могут сдвинуться с места. Логовац и Доламич решили, что это таинственное сердце машины, которое испугалось и лопнуло от страха. Перекинувшись взглядом, они поняли, что как началось нелепо, так нелепо и кончилось, – проклятый день, проклятое дело, которому нет конца-края.
Шофер потребовал отпустить его в город за новой деталью; они согласились, пусть делает, как знает, хуже ничего уже быть не может. С шофером ушел и фельдшер,
четники даже обрадовались, решив, что он унесет с собой хотя бы половину невезения. Кабину шофер запер, а в кузове невозможно было сидеть от холода. Чтобы согреться, они бегали, прыгали, тщетно искали затишек. Устав, вернулись, влезли под брезентовый навес, прижались друг к другу, наконец, переругались, но и ругань их не согрела.
Ветер доносил обрывки каких-то криков. Логовац сказал, что это первые петухи, Доламич упрямо твердил, что вторые. Саблич, вспомнив про шофера, заметил, что итальянец, разумеется, их обманул: он спит, а они тут мерзнут.
Все их обманули, все спят, только они дураки. .
Чтобы не быть дураками и дальше, они, согнувшись в три погибели, спотыкаясь под порывами ветра, пошли в село искать ночлега.
III
Согнувшись, спотыкаясь под порывами ветра, Шако и
Ладо шли через пустынные восточные горы. Шли без дороги, тут никогда и не было настоящих дорог, селений, пастушьих хижин и даже волков – нечего им тут делать. И
деревьев нет, одни голые скалы, мертвая пустыня, которую секут бешеные порывы ветра, срывающегося откудато с облаков, точно с того света.
Шако казалось, что облава продолжается, только меняет свой облик. Когда они обходили село Благош, она превратилась в яркое сияние месяца, потом в собачий лай и в погоню мусульман; сейчас она встречает их темнотой, по которой летают крылатые змеи. Есть и драконы, их только не видно, они рычат хриплыми голосами, спариваются и плодятся на лету и со страшными воплями рвут друг друга на части. На земле они оборачиваются в белых стервятников, хлопают крыльями, громко сзывают друг друга, водят на вершинах гор хороводы и с хохотом скатываются в пропасть. Тяжело шагать между ними, трудно дышать; нельзя открыть глаз, когда проходишь сквозь вихревые клубки завывающих и резвящихся ведьм с распущенными волосами. Подолы у них – из холодного тумана, волосы –
из колючей пыли и щепок. Временами их волосы сплетаются в узловатые плети и бьют по лбу, по глазам, а с неба раздается хриплое карканье: «Бей коммунистов, бей, не жалей! Они басурманы, все их ненавидят. Богу не молятся, дьявола не боятся, королей ругают, с властями воюют, еврея святым объявили! Не давай им передышки, бей по глазам, пусть идут вслепую! Убивай, души, четвертуй, забивай, забивай насмерть!..»