Облава

Пашко тем временем снял ботинки, завернул штаны, чтобы не прожечь их искрами, и протянул ступни поближе к огню. Потом извлек из сумки «Жития святых» и открыл на странице, посвященной четырнадцатому февраля. Здесь его снова встретил преподобный монах Авксентий, борец против еретиков Евтихия и Нестория. Бегло просмотрев его житие, Пашко подумал: «Много их, этих борцов со всем и вся, и всегда они вызывают подозрение, особенно те, кто борется против людей». Чуть дольше он задержался над житием преподобного Исакия Печерского. «Одолел его демон в ангельском свете, и поклонился он Сатане, думая, что это Христос...» – читал Пашко.

«Эти попы порой просто сумасшедшие, – заключил он,

– все пишут, даже против себя. Только что курва стала у них святой, а тут вот демон заставил святого сатане поклониться. Если святые не ведают, что творят, если они не знают, что черное, а что белое, кому же тогда знать? Если черное можно представить белым – а это, выходит, можно,

– то что же нам, грешным, остается делать и зачем отказываться от того, что приятно? Покаемся перед смертью, когда будем уже ни на что другое не годны, и все простится...»

Он перевернул страницу на пятнадцатое февраля, –

Евсевий, пустынник Сирийский, питался исключительно растительной пищей. «Не такая уж это большая заслуга, –

заметил про себя Пашко, – и Урош, отец Ново Логоваца, никогда не ел мяса, но это не мешало ему воровать и хлеб и сено, красть овец и уводить лошадей и продавать их туркам. . Вот святой апостол Онисим дело другое: его привели в Рим и отрубили голову».

— Все-таки в то время было лучше, – прошептал он и устроился поудобней, – отводили людей в Рим и там их казнили, а сейчас Рим вышел из берегов: отправился по свету казнить людей и нанимать других на эту заплечную работу... До того, как Онисиму отрубили голову, он был рабом некоего Филомена из Фригии. Онисим поссорился со своим господином и бежал от него. Апостол Павел мирил их и помирил. В то время, значит, можно было помирить раба и господина, нынче это никому бы не удалось.

Сам бог не возьмется, – знает, что не получится. .

Так он дошел до двенадцати мучеников, погибших во время царя Диоклетиана в Палестинской Кесарии.

Первым был Памфил, пресвитер, исправлявший списки Святого писания; вторым – старый дьякон Валент, тоже ученый человек; третьим – Павел, которого однажды уже бросали за Христа в огонь. Потом пятеро братьев родом из Египта – они возвращались после отбытия наказания на рудниках Киликии и у ворот города назвались христианами. «Все они были казнены, а в их числе и юноша

Порфирий, пытавшийся похоронить их тела. Его сожгли на костре; и некий Селевкий за то, что подошел и поцеловал мучеников прежде, чем им отрубили мечом головы; и старец Феодул, слуга римского судьи, поцеловавший одного из мучеников, когда их вели на казнь; и, наконец, Юлиан за то, что целовал мертвые тела мучеников и восхвалял их деяния».

«Вероятно, это была какая-то облава, – подумал Пашко, – вроде тех, что устраивали прошлой зимой на коммунистов. Согнали их с разных сторон и в тот же день перебили. Бог знает сколько воды утекло со времен царя Диоклетиана, и хоть бы что – облавы даже приумножились.

Целое государство идет в облаву, а то и три и четыре объединятся, чтоб облава была погуще, а бойня – покровавей.

Иной раз большие облавы сталкиваются и дробятся на множество малых облав и упорно продолжают истреблять друг друга. Не ведают, что творят, одна радость, одна забота – упиться кровью, разум не в голове, а в руках и штыке. Должно быть, и это козни Злой Нечисти – ей небось приятно глядеть, как люди друг друга колошматят, а на нее поднять руку не помышляют. Только уж дойдя до полного изнеможения, люди прекращают бойню и давай каяться и клясться, что никогда больше так не будут. Но верить их клятвам нельзя – люди не держат слова. Просто не могут держать – не в их это власти и не от их желания зависит, все в руках Злой Нечисти, которая где-то притаилась и время от времени выпускает на народы волны яда, от которого те и безумеют».

— Вот и в прошлом году были облавы, – шептал он, словно читал вслух, и ему самому было неясно, читает ли он это в книге или вспоминает. – Начали в первых числах

Нового года, сразу после разгрома коммунистов под

Плевле, в феврале перекинулись к Колашину и покатились по Таре. Как раз тогда захватили раненых коммунистов в больнице. Старый календарь вообще не годится, просчитался Тихо Браге. По его расчетам январь выходил самым черным месяцем в году, с наибольшим числом несчастных дней, но, видно, тут вкралась ошибка – февраль оказался в два раза злополучней. Да это и понятно: ярится старая Нечисть, раненая Новым годом, бесят ее пожелания и надежды людей, вдруг, думает, наступят лучшие времена, и, собрав все силы вод, ветров и тьмы, уничтожает все доброе.

В горах завалит снегом, в долинах посеет болезни и ненависть – и в самый короткий месяц года принесет больше опустошений, чем в два-три самых длинных..