Обман

Если бы только Онслоу был поэтом! Но он был обычным сельским сквайром и говорил соответственно, излагая свои доводы убедительно, но без изящества. Что же тут правильного, коль скоро все деньги и власть государства снова будут использованы против бедняги, не имевшего ни гроша в кармане? И кто будет защищать сэра Роджера на этом втором процессе? И что, мы опять увидим повторение всех несправедливостей первого процесса? Почему тот суд был напичкан одними аристократами? Почему добропорядочные представители трудового народа не были допущены в зал заседаний? Много ли иезуитов вошли в состав жюри присяжных? Толпа вновь одобрительно взревела, и послышалось бренчание медяков, стукавшихся о стенки ведерок с пожертвованиями. Но миссис Туше что-то не могла припомнить, чтобы в зале суда превалировали аристократы или иезуиты, и была уверена, что видела там немало бедных людей. И какой выбор был у правительства, кроме как принять на себя все издержки судебных разбирательств, с которыми ему приходилось иметь дело? Но подобные сухие и неудобные факты никого не трогали здесь, в этом океане бурных эмоций. Онслоу уступил трибуну Претенденту. Людям на сцене пришлось сильно потесниться, потому что этому оратору требовалось изрядное пространство: миссис Туше даже пришлось отойти к самому краю под напором косоглазой женщины, в ком она признала жену Претендента, и стайки его детей в лохмотьях, испуганно прижавшихся к уродливой материнской юбке… Зато у нее появилась возможность разглядеть «сэра Роджера» сзади. Он еще не достиг размеров Дэниела Ламберта[127], но за семь недель на ньюгейтских харчах он почему-то набрал еще пару-тройку стоунов[128]. При этом пребывание за решеткой ничуть не прибавило ему красноречия и не избавило его от уоппингского говорка.

– Я не силен в речах, друзья мои. Надо ли мне уверять вас в том, что я и есть тот самый сэр Роджер? Ничуть. Вы это решите сами, как свободные англичане. Я только хочу вам сказать: «Каждый заслуживает честного суда». Даже бедняк. И это все, о чем я прошу, и это все, что заслуживает всякий человек. И еще я вот что скажу: нет сомнения, что адвокаты разбираются во многих вещах, и они частенько умеют черное выдать за белое, но куда чаще, говорю я с сожалением, они выдают белое за черное!

Появись на этой маленькой сцене сама королева – скинув свое вдовье одеяние и насвистывая веселенький мотив, – она не получила бы более восторженного приема. «Давай, Роджер! Право против власти!» Миссис Туше наблюдала, как этот странноватый джентльмен принимает восторги публики без тени тревоги, словно именно такой реакции он и ожидал. Ее охватило мимолетное сомнение. Разве обманщик не должен был бы нервничать? Разве обманщик не должен был бы приложить больше усилий, чтобы убедить всех в своей правоте?

22. Что мы можем знать о других?

Толпа начала нараспев вызывать Черного Богла. Тот шагнул вперед и неторопливо стащил с головы свой поношенный цилиндр. Тотчас воцарилась уважительная тишина, ибо собравшиеся знали, что он всегда говорил вполголоса. Они уже слышали его рассказ в суде, читали о нем в газетенках и слышали его изложение в уличных песенках, – даже видели его инсценировки на театральных подмостках. И эта история их еще не утомила. «Я впервые встретил сэра Роджера, когда тот был еще ребенком, в Тичборн-Парке…»

Она слушала вместе со всеми, но ей казалось, что люди слушали придуманную ими самими символическую речь. Она одна слышала повествование человека, пораженного, как и она, новым пониманием, явленным ему сокровенным смыслом. Каждая отдельная личность – это бездонное творение! Она могла бы выбежать на середину сцены и объявить: «Каждая личность – это бездонное творение!» А люди видели только потрепанный цилиндр, скрюченные пальцы, клочки волос на голове, кожу, так непохожую на их кожу. Они слышали только тихий голос, произносивший мелодичные слова в определенном порядке. И ошибочно принимали все это за его личность. За доброго, простого, старого Черного Богла. Они понятия не имели, что он повидал, где он побывал. Но, возможно, размышляла миссис Туше, так оно всегда и бывает. Мы ошибаемся друг в друге. Все наше общественное устройство – это лишь череда ошибок и компромиссов. Аббревиатура тайны слишком масштабной, чтобы ее увидеть целиком. «Если бы они знали то, что знаю я, они бы и чувствовали то же, что и я!» Но если кто-нибудь хотя бы раз заглянет за полог, разделяющий людей, как это сделала она, – как же это, оказывается, тяжело – держать в памяти все о жизни других! Все этому сопротивляется. Даже сама жизнь.