Обман

От таких мыслей на глаза миссис Туше навернулись слезы. Она не сразу заметила, что мистер Богл уже закончил выступать, и теперь, когда он повернулся к ней, чтобы отойти в сторонку, – и не обращая внимания на гром аплодисментов, вызванных его речью, – миссис Туше вновь ощутила поползновение выбежать на середину сцены, к нему, чтобы дать ему понять, что только она одна понимала его. С того самого все изменившего дня, когда они сидели в том дешевом ресторанчике и беседовали, она и впрямь «держала в памяти» его жизнь и теперь смотрела на него умоляющим взглядом, словно стараясь передать ему свои чувства, но мистер Богл лишь вежливо улыбнулся высокой журналистке, обогнул ее и присоединился к своему сыну на дальнем краю сцены.

– БОГЛ РЕЖЕТ ПРАВДУ! – вскричал какой-то мужчина прямо в левое ухо миссис Туше, забрызгав слюной ее туфлю. Она внимательно оглядела крикуна, одного из многочисленных бедняков в толпе, в кепке и выношенных штанах, с почерневшими от работы руками. И чем мистеру Боглу удалось так увлечь этого косноязычного незнакомца? И почему миссис Туше, со всеми ее добрыми намерениями, с ее тонким владением речью, ее богатым воображением – все еще прилагала усилия к тому, чтобы окружающие ее понимали?

23. Притягательность

Все дело в притягательности, предположила миссис Туше. В способности завладевать вниманием толпы. Она часто задумывалась о притягательности. Женщины редко выступали публично, а те немногие, которые на ее глазах предпринимали такие попытки, ее удручали. Они пускались в пустые разглагольствования и мольбы, нервный лепет и набожные проповеди. Исключение составляла Элизабет Хейрик. Вот она-то говорила хорошо. Миссис Туше вспомнила, как она взволнованно схватила Френсис за руку на собрании «Общества за отмену работорговли», когда они слушали проникновенную речь Хейрик в поддержку «немедленных действий»[129]. Но это происходило в гостиной в Лестере. Публичное выступление требует умения свободно говорить, обращаясь к толпе, без опасения столкнуться с мужской цензурой или насмешкой, чего всегда было в избытке даже у предположительно просвещенных джентльменов. Взять того же Диккенса! Вспомнив его пространные рассуждения о женщинах – публичных ораторах, миссис Туше ощутила желание его убить: ей захотелось поднять его из могилы одним росчерком пера, а еще лучше – таким же образом снова вернуть его в могилу. Как может женщина развиваться, коль скоро она со всех сторон окружена презрением? Как, при столь узком наборе возможностей, она может овладеть какими-то умениями и совершенствовать их? Вот у Богла явно был дар. Как и у «сэра Роджера». Но какого рода деятельностью тот или другой занимался? И не была ли притягательность природной чертой – причем свойственной только мужчинам? Наиболее притягательным из всех, кого она знала, был сам Диккенс, и она числила себя среди немногих, понимавших, что источником магнетизма этого мужчины был не успех, и не слава, и даже не деньги, но скорее некое врожденное свойство, ибо она сидела рядом с тогда никому не известным двадцатидвухлетним Бозом и своими глазами видела, как все сидевшие за столом обращали на него взгляды, стоило тому заговорить. Разумеется, большинство мужчин не обладали таким даром: напротив, они вызывали у нее скуку, хоть плачь! Головы всегда поворачивались к женщинам, это да, но лишь чтобы оценить их красоту. Будучи высокого роста, худощавой и со столь невыигрышной внешностью, миссис Туше в молодости обычно исключалась из круга особ, способных оказывать влияние на окружающих. А теперь она была уже стара. И ее вообще никто не замечал. И все же в последнее время она все чаще стала подозревать, что и женщины тоже обладали магнетической властью привлекать внимание – не только и не исключительно своей красотой – и что она, возможно, была такой вот женщиной, и что, более того, таких женщин гораздо больше, чем обыкновенно думали. Но как проверить это предположение?

Том восьмой