– Что за год был! Какие геркулесовы труды предприняты, если говорить обо мне… У меня, правда, такое ощущение, что я тебя почти не видел – как и девочек. И мне не терпится показать тебе места событий моих сюжетов!
Элизе и самой было любопытно их увидеть. В Кенсал-Райзе она целиком посвятила себя домашним делам. Когда она не была занята, то утешала трех скорбящих по маме девочек во время их слишком частых школьных каникул. Уильям тем временем спрятался ото всех в Сассексе. Он снял номер в довольно захудалом отеле, но там ему нравилось, главным образом, потому что расположился недалеко от своих издателей. Результатом этого удобства стало то, что он умудрился за год написать два романа одновременно: «Гая Фокса» и «Лондонский Тауэр». Оба печатались частями в журнале, который теперь – после того, как Диккенс его покинул, – принадлежал Уильяму, «Бентлиз миселани». Начиная с января он писал по четыре главы в месяц, самолично относя рукописи в типографию, не дожидаясь комментариев Элизы и не допуская никаких ее правок. За долгие годы она, по правде говоря, устала быть фактически редактором Уильяма, но, отказываясь от ее услуг, он по-своему ее провоцировал. Она ему больше не нужна? А ей-то нужно, чтобы он в ней нуждался?
– Если вспомнить, что было, – заметил Уильям, который ни разу не остановился передохнуть после Марбл-Арч, – я имею в виду, наше недавнее несчастье, то просто удивительно, как в жизни снова наступил рассвет.
– Пожалуй, да. Хотя Энн-Бланш до сих пор плачет перед сном…
Бодро шагавший Уильям резко остановился и стал сконфуженно смотреть мимо миссис Туше в сторону Кенсингтонского дворца.
– Я имел в виду дискуссии по поводу «Шеппарда».
– А!
– Одно время казалось, что все настолько плохо – и тем не менее! Все проходит. Получил черную метку в клубе Тринити»! В «Атенеуме»[143]
– полная тишина. Практически обвинен в убийстве…– Не преувеличивай, Уильям!
– …но теперь, когда, как кажется, все бури вокруг «Шеппарда» утихли, мне и впрямь
Как же тебе легко хорошо относиться к людям, когда у тебя самого все хорошо! Так подумала миссис Туше. А вслух произнесла:
– Это радует.
–
– Уильям, Кроссли никогда не приезжал в Лондон. И никогда не приедет. Глупо все время его об этом просить.
– Ха! То, что вы называете глупостью, миссис Туше, я называю неизбывным оптимизмом. Я всегда надеюсь на лучшее, и вы удивитесь, но мои надежды почти всегда бывают вознаграждены!
– Хм.
Они свернули на Стрэнд, где, похоже, все уже отмечали Рождество. Грешно было бояться Рождества, но ее удручал вид бумажных гирлянд в витринах ресторана «Симпсонз». Просто в пору Рождества все ее домашние обиды и печали начинали бурлить как никогда. Кто потом срезал все эти ленточки и соскабливал с половиц раздавленные ягоды падуба? Кто потом заворачивал всех свинок в их одеяльца? А кто не забывал купить гвоздику и апельсины? Зная ответы, миссис Туше ощутила, как раздражительность, охватившая ее невозмутимую, словно закованную в броню душу, сменилась злобностью – настроением, неподходящим для званого ужина, куда приглашены молодые литературные дарования. Но вот они все здесь, в столовой, радостно приветствуют запоздалое возвращение хозяина дома, в чьих знаменитых кудрях зацепилась веточка и который должен был бы не пешком идти, а взять экипаж, как всякий уважающий себя романист. Медленно вешая пальто на крючок, миссис Туше, украдкой взглянув в потемневшее зеркало вешалки, обозрела отражение собравшейся за столом компании. Маклиз, Диккенс, Кенили, Магинн, Теккерей, Форстер, а еще несколько новых лиц – не все они были молоды, но все уже розовощекие, в состоянии усиливавшегося опьянения. Две чистенькие девушки вносили в столовую блюда с отбивными и жареной картошкой – что-то маловато и поздновато. Теперь уж тосты наперебой посыпались как из рога изобилия. Уильям не удержался и тотчас внес свою лепту:
– Позвольте выпить за майора Элрингтона! Если вы не в курсе, то он начальник Тауэра, без чьей помощи ни Крукшенк, ни я… а
– Еще едет! С окраины восточного Лондона!
– Можно только пожалеть того, кто не знает ни севера, ни запада столицы!