Обман

Даже сейчас, когда миссис Туше жила довольно далеко от города, Лондон для нее существовал в довольно-таки узких границах. Северную часть города она знала хорошо, как и западную, но чувствовала себя как дома лишь в тех местах, где эти части пересекались. А вот восточная сторона оставалась для нее тайной за семью печатями. Оказаться в Хакни-Даунсе[173], среди толпы в тридцать тысяч человек, с констеблями на каждом шагу! Но она все же решила – ведь сколько ей еще осталось в этой жизни? – сделать то, на что никогда не решалась в молодости. И отправилась в Хакни-Даунс совершенно одна. Она шла с убеждением, что Даунс не принадлежал лорду Уильяму Амхерсту Тиссен-Амхерсту[174] или кому-то еще, вне зависимости от того, сколько там было заборов и столбов с указателями. Это была lammas land – общественная земля, народная земля! И если простому люду больше не дозволялось зарабатывать себе на жизнь, возделывая эти земли, по крайней мере, там можно было разбить приятный парк, по которому прогуливались бы приятные дамы, как это уже сделали в Камбервелл-Грин[175]. В тот вечер она твердо решила не изображать из себя приятную старую даму, хотя, если местная полиция решительно преградит ей путь, она могла бы снова надеть на себя эту маску. И полицейские отступили. И миссис Туше благополучно присоединилась к рядам лондонцев, вышедших на протестную манифестацию. Она тоже выдирала из земли и поджигала столбики, размечавшие границы земельных владений. О, ей было что рассказать!

– Генри, должна тебе признаться, что я никогда не испытывала ничего подобного, когда де Морган стоял перед нами на сцене и говорил – погоди, я это где-то записала, да, вот! – «…заборы, которые вы видите перед собой, были воздвигнуты вопреки желанию народа, и сегодня мы отрекаемся от устоев жизни, существовавших с незапамятных времен! В таких условиях единственное средство, оставшееся у народа – единственный способ вернуть себе свои права, – это снести все заборы безотлагательно». И народ начал выдирать межевые столбы! У нас от этих трудов почернели ладони, Генри! Потому как лорд Тиссен не придумал ничего умнее, как вымазать свои столбы смолой, чтобы их не вытаскивали из земли. Мы все были похожи на эфиопских певцов! Видел бы ты нас! Я ходила в толпе, заговаривала с людьми – и я многое поняла! Но я вымокла до нитки. Мы можем зайти к вам выпить чаю?

Чая дома не оказалось. Полки буфета уже какое-то время пустовали. Из другой комнаты слышались стоны его отца, мучавшегося болью в суставах. Но Генри позволил престарелой даме походить немного по тесной кухоньке, чтобы согреться, и вежливо продолжил слушать ее оживленный рассказ о том, что она поняла, о ее блужданиях в толпе людей и о ее впечатлениях от речей ораторов. Она, похоже, не могла понять, что права на пастбищные земли представляли для бедняков куда большую важность, чем общедоступный парк для прогулок. И что городской парк, как только его огородят новым забором, станет местом, где городской совет сможет запрещать любые собрания бедных или негодующих граждан. Но Генри интересовали не ее политические идеи или их отсутствие. А ее свобода. Ее свобода передвижения. И покуда она глубокомысленно рассуждала о медленном, но неуклонном расширении избирательных прав, он вдруг не выдержал ее легкомысленной болтовни:

– С чего вы взяли, что это в вашей власти?

– Прошу прощения…

– Откуда она берется? Власть? Даровать свободу. Каждый англичанин, кого я встречал, похоже, считает, что у него есть такая власть.

Миссис Туше была поражена.

– Но я не вхожу в их число, Генри. У меня нет никакой власти. И я также прошу не забывать, что я – шотландка. И женщина. Однако, при всем при том, я – подданная Британии, как и ты сам. И власть, данная парламенту, конечно же, распространяется на нас обоих…

– Парламент принимает законы, которые управляют нами, да. Он не может просто пожаловать нам свободу.

Миссис Туше стушевалась.

– Я только вот что хотела сказать: я уверена, что те доводы, что я сегодня услышала в Даунсе и которые касались наделения избирательными правами рабочих, со временем, несомненно…

– Время! – Само это существительное словно вызывало у него омерзение. – Почему я должен ждать того, что принадлежит мне по праву? И кто даст мне то, чем они никогда не владели?

– Я не понимаю, о чем ты.

– Миссис Туше, моя свобода в полной мере является моим достоянием, как и достоянием любого другого человека, она принадлежала мне с момента моего рождения. Вас удивляет, что я это говорю?

– Ну, во‑первых, ты говоришь это так, как будто моя свобода идеальна!