Обман

Уложив всех в постель, она отправилась в гостевую спальню. Там царил мрак, меблировка была скудная, и прохлада ощущалась даже в такую жару. Френсис, одетая, лежала на покрывале спиной к двери. Миссис Туше присела у соснового столика в углу. Ей было незачем садиться ближе. В памяти Френсис их близкие отношения в последние четыре года позабылись, словно их и не было.

– Я пришла проведать пациентку.

– О, Лиззи, как ты добра.

– Дети сказали, ты ничего не ела.

– Ты будешь смеяться… Ты ведь такая рассудительная… Но, по правде сказать… У меня нет аппетита. Это смешно, но у меня такое ощущение, что я… угасаю…

– Смешно слышать такие слова от женщины твоего возраста. Мелодраматично.

– Да, ты ведь старше и более рассудительная.

– С первым утверждением не поспоришь, второе – это как посмотреть.

Снизу раздался взрыв хохота. Френсис содрогнулась. Трудно было не подойти к ней, чтобы утешить, но Элиза справилась с этим порывом.

– Там все хорошо, значит?

– Внизу? Было бы еще лучше, если бы ты к нам присоединилась.

– Нет, не было бы.

Френсис умела принимать самоочевидные вещи. Для нее самоочевидным было то, что Уильям полностью утратил всякий интерес к жене. Она исчезла из его мыслей – точно персонаж из раннего, позабытого романа, – и тем не менее она еще находилась здесь, в его доме! Преждевременно состарившись, физически ослабев. Всякий раз, когда он удостаивал жену взглядом, миссис Туше казалось, что она ловила в его глазах глубокое замешательство. Как же могло так случиться, что красивый молодой писатель, открытие сезона, был еще и мужем этой немощной женщины – и отцом трех девочек? Он не видел того, что видела Элиза. Глаза Френсис не изменились: ласковый взгляд был все тот же. И безбрежное сочувствие к другим. Она была все еще красива. И все еще чужда тщеславию, все еще не способна гневаться. Элиза же, которая гневалась, как дышала – чувствовала, что у нее не было другого выбора, кроме как принять на себя обиду подруги. Но злиться на Уильяма было бессмысленно. Это все равно как рассвирепеть на ребенка. Сознательную жестокость он никогда не проявлял – только замешательство.

– Знаешь, Лиззи, в свои двадцать девять я иногда думаю, что ты – единственный человек, с кем я по-настоящему могу поговорить. Это странно. Иногда я даже задаю себе вопрос: почему?

Элиза вцепилась в подлокотники кресла. «Потому что ты меня любишь!» Но такое нельзя было сказать вслух, да и помимо этой житейской трудности, это еще было и неправдой. За последние несколько лет она осознала это с болезненной четкостью. Френсис любила Уильяма, несмотря ни на что. И хотела она Уильяма. И теперь она Уильяма потеряла: он утонул в первом успехе, в книгах и честолюбивых желаниях, в новых друзьях, в большом мире. Она скорбела по Уильяму и, похоже, скорбела искренне – физически. Можно ли умереть от разбитого сердца? В романах – да. Можно было оказаться «слишком хорошей для этого мира». Миссис Туше ненавидела подобные банальности, но в этой печальной темной комнате ей на ум пришли словесные клише, замаскированные под прописные истины. Сердце этой молодой женщины было разбито. Ее приходили осматривать разнообразные врачи, которые давали ее состоянию разные наименования, но как бы они ни называли ее недуг, они не могли его излечить. Она и впрямь была слишком хорошей для этого мира. И не было никакой надежды на то, что она сможет понять или хотя бы заметить неявные и извращенные ухищрения Элизы Туше, на которые та пускалась ради нее. Все это оставалось для нее незримым, хотя многое происходило прямо у нее под носом – иногда прямо в ее доме. Она была слишком хорошей, чтобы это увидеть. Чтобы наказать и соблазнить мужчину за то, что его любит женщина, которую ты сама любишь, которую он не смог полюбить или полюбить в достаточной степени. Мысль о замысловатой расплате за грехи не посещала миссис Эйнсворт.

– Тебе нездоровится. Ты преувеличиваешь. Возможности душевной близости есть повсюду, надо только быть чуткой к ним, – заметила миссис Туше и тотчас поднялась с кресла. Восемь молодых людей, захмелев, звали ее к себе.

5. Компенсации

Спустившись вниз, она обнаружила, что беседа свернула на политическую тематику.

– Трудновато сейчас плантаторам, – говорил Хорн. – В конце концов, что бы мы о них ни думали, это же их источник существования, и вдруг они узнают, что, когда часы пробьют полночь – через четыре года, – это все одним махом будет искоренено. В подобных обстоятельствах некая компенсация плантаторам не кажется мне неприемлемой.

– Двадцать миллионов фунтов вообще-то чересчур приемлемо! – возразил Маклиз, на что Форстер ответил:

– Но, увы, необходимо! – а его закадычный друг Чарльз, по, похоже, заведенному у них правилу, тут же занял сторону Форстера: