Обман

Аравийский принц выдавил ответ, а девочка словно онемела. Ее веер вывалился из-под юбок на крыльцо. Мальчишка-молочник оглянулся через плечо и интуитивно почувствовал, что миссис Туше, к своему несчастью, не имеет здесь никакой власти. Настоящие леди никогда не подслушивают, стоя в огороде, не краснеют и не теряют дара речи. И они не говорят: «Добрый день» – таким, как эти двое. Осмелев, он натянул шапку на глаза и вернулся к привычной роли.

– Вот тут две кварты молока, только что надоенного от наших лучших голландских коровок – только смотрите не запускайте туда грязные пальцы! И передайте кухарке от Николса, что они должны ему денег за сыр, и Николс говорит, что больше ждать не намерен, а не то леди Би об этом будет доложено лично! Понятно? Ну, и чего вы двое вылупились на меня, точно два полудурка из Конго? У вас работы нет?

И с этими словами он швырнул пригоршню гравия в раскрытую дверь кухни. Кому-то придется там прибраться, подумала миссис Туше, хотя и так знала, кому именно это придется делать, и, судя по выражению лица девочки, та тоже это знала. Время игр закончилось. Девочка завязала тесемку чепца под подбородком, кивнула, подняла камешек с порога и ушла. Ее напарник остался стоять там, где стоял. Он смотрел мимо молока, мимо молочника, мимо миссис Туше, мимо лошадей и ворот Гор-Хауса. Ему как будто было не до забот, не до терпимости, не до терпения. Наконец он повернулся к грядке латука и улыбнулся, прямо глядя на миссис Туше. Неприветливая улыбка. Кривая, со скрытой угрозой. Потом он нагнулся, поднял другой камешек и зашагал к кладовке мимо кухонных шкафов с ящиками, наполненными острыми и опасными предметами. Мальчишка-молочник опять стал насвистывать и убежал. Листья латука затрепетали ему вслед. Миссис Туше подумала, сама не зная, почему, о Сан-Доминго[68]. Возвращаясь быстрым шагом обратно ко входу в дом, она не могла взять в толк, что ее так взволновало. И тем не менее ее сердце гулко билось в груди, да так громко, что сердцебиение отдавалось у нее в ушах.

Том четвертый

«От того, кто любит презираемых».

Анонимный жертвователь фонда защиты претендента на состояние Тичборна

1. Художник и автор [69]

Их третий февраль в Хёрстпирпойнте отметился полярной стужей: весь сад был в снегу. Красиво, но бесполезно для всех, кроме Клары, которая рыла «морские каналы» и строила айсберги, не опасаясь «встретить свою смерть», сколько бы ее об этом ни предупреждали ревматичные старшие сестры. Каким-то непонятным образом это дитя выросло в ласковую и счастливую девчушку, к которой даже суровая Броня испытывала любовь. Она была счастливая и, что полезно, нелюбопытная. Эта девочка не удивлялась, обнаружив в глубине шкафа старый костюм наездницы, и не задавала вопросов, когда из книги Одюбона «Птицы Америки» выпадал листочек с рукописными любовными стихами. А если она случайно видела, как миссис Туше уничтожала материалы иного рода, разговор с ней легко можно было перевести на другую тему:

– Что ты делаешь? Это была еще одна посылка для папы?

– Да.

– А почему ты бросила ее в огонь?

– Это была плохая посылка.

– А! Ну тогда сунь ее поглубже и насыпь сверху угольков – так она быстрее сгорит.

Посылку доставили в таком же коричневом пакете, как и предыдущие. Внутри лежало первое издание романа Уильяма, написанного в зрелом возрасте, – «Старый собор Святого Павла», из которого были вырезаны все иллюстрации. Смысл этой странной посылки Элиза поняла лишь спустя несколько месяцев. Снег уже сошел, солнце сияло на небосводе, кузен и кузина пили чай в саду, и разъяренный Уильям читал вслух письмо, напечатанное в газете[70]:

«Редактору “Таймс”:

Сэр, под заголовком “Пасхальные увеселения” опубликована заметка, в которой сказано, что роман м-ра У. Гаррисона Эйнсворта “Дочь скряги” был переделан м-ром Эндрю Холлидеем в драму и поставлен на сцене театра “Адельфи”, и поскольку мое имя никак не упомянуто в связи с этим романом…»

– Господи, да что он себе?..

– Элиза, прошу, не перебивай! Ты еще и половины не слышала:

«…и поскольку мое имя никак не упомянуто в связи с этим романом – даже как иллюстратора, – я был бы весьма обязан Вам, если Вы позволите мне сообщить публике, через колонку в Вашей газете, о том (о каковом факте знают все мои близкие друзья), что замысел повествования “Дочь скряги” изначально принадлежит МНЕ… —

Мерзавец! Лжец! —

…а не мистеру Эйнсворту».

Ты можешь поверить? Как в это можно поверить? Это просто в голове не укладывается!

Миссис Туше выразительно вздохнула.

– Бедный Джордж.

– И она еще говорит «Бедный Джордж»… Да ты с ума сошла, кузина?

Не сошла, но встревожена. Все эти таинственные посылки, приходившие в последние два года, теперь в ее мыслях выстроились в линию, направленную в одну сторону…

– Он продолжает: