Обман

Сара подалась вперед и поднесла к глазам театральный бинокль, тот самый, который миссис Туше отговаривала ее брать с собой. Но здесь этот бинокль не казался неуместным. Грань между судом и театром была куда тоньше, чем можно было бы предположить. Сэр Уильям Бовилл в окружении своих трех судей сидел на подиуме под высоким деревянным навесом, имевшим форму просцениума, а позади него висел муслиновый занавес с нарисованными львом и единорогом – прямо как задник на сцене. Элиза с легкостью вообразила себе, что на потолочных балках подвешен Икар – с деревянными крыльями и прилепленными к ним гусиными перьями – или злобная ведьма с метлой между ног. Прямо перед этой «театральной сценой», лицом к ней, восседала полукругом, словно музыканты оркестра, компания судейских клерков и барристеров[75] в париках, а зеваки сгрудились в двух «ложах» в партере. Так что Сара и Элиза взирали с галереи на происходящее действо, словно боги с небес.

– Что ты скажешь про Кольриджа, Сара?

– А это еще кто?

Миссис Туше тактично уточнила:

– Сэр Джон Дьюк Кольридж[76]. Потомок поэта. Он представляет Тичборнов.

К ее удивлению, Сара нашла этот факт весьма смешным.

– Ну и субъект! Да он просто молокосос. Вы когда-нибудь видали такое лицо – прямо невинный агнец! Кто приводит поэта на битву, мало что смыслит в войне! Ха-ха-ха! Ну уж Баллантайн разделает его под орех, вот что я тебе скажу. А вон тот, рядом, справа от Кольриджа, это Хоукинс – у него и имя ястребиное[77], и натура ястребиная. Только посмотрите, какой у него нос – точно клюв ястреба. Мы за ним будем следить!

Она резко развернулась – несколько театрально – и направила свои окуляры на дюжину усталых мужчин, облепивших репортерскую галерею.

– Но не так внимательно, как мы бы следили за змеями. Потому что змея есть змея есть змея есть змея[78]…

Благодаря тщательной работе этих газетных змей во вступительном слове Баллантайна мало что оказалось в новинку для обеих женщин. Но Сара была рада, что в стенах суда, да еще и перед столь представительной аудиторией, подтвердилось предположение, что кораблекрушение и впрямь могло оказать искажающее воздействие на сознание человека и его детские воспоминания, и что аристократы довольно часто бывают «не более начитанными», чем простолюдины, и едва ли многие из них пишут без грамматических ошибок письма матерям, с кем не виделись многие годы, или назубок помнят все дурацкие французские словечки, которыми они якобы пользовались в детстве. Миссис Туше между тем не без интереса узнала, что отец сэра Роджера отличался жестокостью, что его детство было несчастным, и он большей частью провел его во Франции. В скупости аристократов она нашла подтверждение древней мудрости о верблюдах, богатых и игольном ушке. Проведя нескольких бесславных лет в военном училище, Роджер пошел на армейскую службу и служил в Ирландии. Во время отпусков в Тичборн-Парке, имении его дядюшки, он влюбился в свою двоюродную сестру Кэтрин «Кэтти» Даути. Но и семья Даути, и семья Тичборн воспротивились их браку. Не сумев жениться, Роджер выкупил свой патент[79] и отправился на поиски приключений в Новый Свет. И там не потонул, а скорее, обрел новую жизнь. И разумеется, никакой он не Артур Ортон, кто был совершенно другим человеком.

– Мясник, простой мясник из Уоппинга, – заявил Баллантайн. Впрочем, к сожалению, установить местонахождение этого Ортона сейчас не представлялось возможным. Вместе с тем нашлось немало людей, лично знавших Претендента и не считавших его обманщиком. Суду обещали – если не сказать пригрозили – предъявить несколько сотен свидетелей. Присяжные, и так с заметной неохотой занявшие свои места на скамье, теперь громко завздыхали. Миссис Туше, с живым интересом искавшая глазами мистера Богла внизу или самого Претендента и не увидевшая ни того, ни другого, сделала вывод, что разбирательство будет долгим. Новая же миссис Эйнсворт, зачарованная происходящим, изъявила желание при первой же возможности вновь посетить зал суда.

5. Польза импровизации