Обман

Маленькая Джоанна унаследовала от матери красоту, силу и те же тяготы, что когда-то выпали на долю ее матери. Она обладала тем же, что и у матери, даром или безумием – это смотря кто интересовался. Она видела пророческие сны и говорила на разных языках. Нансач ей завидовал. Что-то необычное она унаследовала – откуда-то она же взялась. Когда она в младенчестве лопотала нечто невнятное, Нансач думал: «Это язык твоей матери». Он понимал, что это недостойная мысль, но ничего не мог с собой поделать. В тринадцать лет она уже работала в варочном цехе, снимая пену в самом большом медном чане самым длинным черпаком, как это делала до нее ее мать, и в паркой жаре цеха ее легко было принять за мать. Скоро ли она пустится в бега? Могла ли и она убивать тех, кто проклинал и презирал других? Обитатели Хоупа проявляли живейший интерес к Маленькой Джоанне и ее взрослению. Она была дитя Хоупа, историю ее семьи знали все. Все помнили убийство ее матери, и анонимное письмо, которое так тронуло сентиментальную леди Чандос, что она уволила мистера Болларда и наняла ему на замену мистера Макинтоша, который оказался ничуть не лучше. Никто так и не узнал, кто написал то письмо. А какая разница, если бы и узнали? У Нансача не было богатой родословной, о которой кто-то мог бы знать или хотел узнать. В Хоупе считали, что он появился ниоткуда. Даже он сам стал так считать. Иногда, поздно ночью, он устремлял взгляд мимо спящего Роджера в окошко и пытался представить себе лицо мамы в листве деревьев. Ничего.

А когда Нансач пытался нарисовать в своем воображении лицо леди Анны-Элизы Чандос, приверженки «гуманного обращения», у него перед глазами появлялся только молочно-белый круг. И ему было трудно увязать этот невнятный образ с последними новостями из Англии. Эта самая леди Чандос во время какого-то раута, находясь в «приподнятом состоянии духа», выдернула стул из-под своего обожаемого маркиза, а тот, собираясь сесть, плюхнулся на пол, и это падение его убило. Это тоже было частью ее плана «гуманного обращения»? Или же частью наследства? Изучая бухгалтерские книги хозяйства, он заметил, как деньги покойного герцога хлынули в Хоуп, как на них отремонтировали хранилище отжатого тростника и расширили варочный цех, не говоря уж о прочих новшествах. Письма от леди Чандос перестали приходить. Многие в Хоупе тешили себя фантазиями, в которых леди Чандос была закована в цепи, или ее голова торчала на пике, или ее транспортировали на невольничьем корабле в Ботани-Бей[99] вместе с прочими мужеубийцами. Но Нансач, которому было доверено получение почты в Хоупе, знал, в чем дело. Леди «сошла с ума от горя». Леди поместили в лечебницу. Так что плантация Хоуп и все ее души принадлежали теперь двенадцатилетней девочке, чьи интересы должны были представлять два лондонских адвоката до тех пор, пока Анна-Элиза не достигла совершеннолетия.

Роджер был немало изумлен: живя в Англии, он не знал ни единой обезумевшей женщины и полагал, что это состояние души является особенностью Ямайки, а Богл не считал безумие свойством людей с определенным складом личности. Все письма, приходившие в Хоуп или отправленные отсюда в Англию, были безумными. Как и все колонки цифр, означавших число мешков сахара и бочонков рома. Мир погряз в безумии. Оно застилало собой все, как ливень или зной.

8. Майра

Ценить ясность ума в таком месте – это ли не безумие? Майра, допустим, не была красоткой, но ум у нее был ясный и яркий, как ручей, и для Нансача этого было довольно. Они познакомились в детстве, когда он лежал в лазарете с дизентерией, а в ее обязанности входил сбор лечебных трав для медсестер. А теперь они уже были совсем взрослыми. Он руководил небольшой бригадой на плантации Индиго. А она работала в женской первой бригаде в Дерри – на тростниковой плантации под присмотром Роджера. Воскресенья были в их распоряжении. Когда он входил в нее, то не мог понять, почему мужчины жаждут власти, или денег, или земли, или чего-то еще, кроме вот этого, если это и было пределом мечтаний. Как странно, что люди не совокуплялись на проезжих дорогах, в проходах между скамеек в церквах, в любом месте, где только можно! Он любил ее и жил от воскресенья до воскресенья. У Майры все было иначе. Дерри пользовалась печальной известностью. В Роджере змея одолела мышь, и всякий, кто работал под его началом на плантации, заслуживал жалости. Бывали воскресенья, когда за предыдущие семь дней, казалось, Майра старела на семь лет. Иногда ей хватало сил только на то, чтобы погладить шрамы на щеках у Нансача и уснуть.