Обман

Нансач хотел детей по той самой причине, почему мужчины всегда хотят иметь детей, но он также понимал, что для Майры это могло бы означать передышку в работе. У нее появилось бы хоть какое-то время для кормления, которое она проводила бы вдали от Дерри, а потом, возможно, и период кормления лишенных матерей и материнского молока чужих младенцев. Но у нее каждый месяц шла кровь, и ребенка зачать не получалось. Другие в их положении обращались к Маленькой Джоанне. Та убивала курицу, разбрызгивала ее кровь вокруг хижины, и вскоре ребенок появлялся на свет. Майра была против этого. У нее был ясный и яркий ум, но она могла быть также твердой и упрямой. Она говорила об Иисусе и о том, что дьявол, похоже, еще не понял, что бедный Меркюри одержим духом его покойной тетушки, или что душа дочери Аббы запуталась в корнях хлопчатника, или даже что Маленькая Джоанна, находясь в трансе и под влиянием Убеждения[100], могла беседовать с давно умершими индейцами или пророчествовать о потустороннем мире. Все это было предельно очевидно Нансачу, потому что он все это уже видел и слышал. Он донимал Майру вопросами об этом, но она не меняла своего решения. И они продолжали надеяться – и разочаровываться.

Как-то в воскресенье она показала ему нарыв за левым ухом и спросила, будет ли он по-прежнему ее любить, если она станет уродиной? У нее в глазах стояли слезы. Он ответил «да», но не знал, был ли его ответ правдивым. В лазарете ей дали выпить настойку из дикой тыквы и втерли в ребра пасту из этих же плодов. Одна из медсестер отвела его в сторону и тихо сказала:

– Женщина не может родить, если она ест дикую тыкву.

Но что он мог сделать? В дальнем углу помещения, отгороженном от прочих занавеской, лежали самые тяжелые больные. Одни были безносые, или безглазые, или и без носов, и без глаз, или рты у них были безгубые и теперь похожи на черные провалы в пустоту с выступавшими наружу редкими зубами. Фрамбезия пугала Нансача с самого детства, и вид этих несчастных до сих пор внушал ему ужас. Ему бы следовало видеться с Майрой чаще, чем он привык. Однако она обратилась в лазарет вовремя, и ее уберегли от худшего. Она потеряла ухо, и кожа вокруг ее шеи навсегда покрылась чешуйками, но она хотя бы осталась жива.

9. Бесплодная

С годами у Нансача родилось много детей, но ни одного от Майры, и он счел, что дух того злого нерожденного ребенка приносит бесконечные несчастья. Этот дух преследовал его, травил овощи на его огороде, насылал на него бесчисленные болезни и коварных друзей. Но несмотря на это, он продолжал любить Майру и полагаться на ее ясный яркий ум. Это она объясняла ему, что если они примут предложение сочетаться браком в моравской церкви, то тогда им всю жизнь будут досаждать моравские братья. И при всей пустой болтовне об «улучшениях» – преподносившихся как хорошие новости – она знала, что если они больше не станут работать по субботам, то, значит, им вдвое увеличат норму выработки по пятницам. И она не слишком доверяла известиям из Англии, предпочитая вести аккуратный и точный подсчет денег, вырученных от продажи своих урожаев, в надежде, что настанет день – и она сумеет купить свою свободу. Возможно, она была мудрой. Но Нансач беспокоился о том, что Майра, не имевшая своих детей, рано или поздно будет проглочена собственной озлобленностью.

10. Эндрю Майры

Наступал новый век. Скоро Майра перестанет кровить, и будет уже слишком поздно для зачатия ребенка. Накануне джонкуну[101] Нансач втихаря обратился к Маленькой Джоанне. А та посоветовала ему пойти на акведук и поискать в болоте вокруг опор растение с маленькими фиолетовыми цветочками, пахнущими мятой. Растение называлось «болотная мята». Хитрая была травка, которая могла «принести ребенка, но и расстроить слабый живот». Нансач поблагодарил Маленькую Джоанну за данный ему совет и отправился на праздник в приподнятом настроении. В Хоупе не возникало противоречий между христианским Рождеством и парадом 26 декабря: сентиментальная леди Чандос давно решила, что джонкуну – это что-то вроде безобидных гулянок, устраиваемых ее английскими крестьянами, и посему одобрила проведение праздничного шествия, исходя из того, что «оно все равно бывает только раз в году». Недавно, правда, местные адвокаты писали ей письма, в которых осуждали «исступленные пляски», «невоздержанные возлияния и шум», но леди была заперта в своей лечебнице и не ответила им. И джонкуну продолжался как ни в чем не бывало. Человек в красном одеянии, белой маске на лице и с домиком на макушке проследовал через все хозяйство, дуя в большую ракушку, а за ним шла, приплясывая, толпа участников маскарада, то и дело люди пели, ром лился рекой, и веселье продолжалось до восхода солнца:

Кости в бочке! Джон-Тряс-тряс! Мы знаем тебя, и ты знаешь нас!

Нансач тайком впрыснул настойку болотной мяты в стакан Майры.