Обман

Но могла ли кровь быть славной? Вокруг него люди восторженно кричали, подтверждая эту славу. И то, что произошло во Франции, должно было произойти и здесь, и все лорды и леди уже бежали за границу, ибо теперь они поняли, что голодающие бедняки полны решимости более ни минуты не мириться со своим угнетенным положением. Многие люди, о ком Богл никогда слыхом не слыхивал, «лишатся своих голов», а принц-регент, о ком он слышал, – толстомордый трус, пьянчуга и бабник.

– Ему наплевать на страдания простых людей!

И тут Уэддерберн сжал в ладонях воздух, и толпа отозвалась свирепым воплем, напомнив Боглу марионеток кукольного представления, которое он не раз видел в Ковент-Гардене: «ЕМУ НАПЛЕВАТЬ!» Какое-то время выступать было невозможно. Толпа кричала слишком громко. Председательствующий стучал по столу, призывая к порядку. Уэддерберн разомкнул удушающие ладони и грозно указал перстом в единственное окно:

– И они призывают нас помалкивать, как этот треклятый дуралей Иисус Христос, который, как треклятый болван, учит нас, что, когда нас бьют по правой щеке, нам нужно кротко подставлять левую! А мне по нраву старый весельчак святой Петр! Дайте мне ржавый меч, ибо они объявили войну простому народу! Они сожгли карлейлевское издание прав человека[110] – но они не могут выжечь их из моей головы! Даже если меня повесят! Слава Томасу Пейну!

Восторженный рев толпы прокатился по чердаку, словно ураган по складу тростникового жмыха. Богл повернулся к Джеку, чтобы задать ему вопрос, но мальчишка вздернул вверх руку, сжав меч святого Петра, которым рубил невидимый в воздухе предмет, и орал, брызгая слюной.

По дороге обратно Богл все же задал ему вопрос. Джек нахмурился. Боглу показалось, что Джеку нравилось болтать, но не отвечать на вопросы.

– Томас Спенс – он тщательно изучил это дело в Библии и раз и навсегда про-воз-гласил, что земля никому не принадлежит, ибо она была дана Господом всем людям! А Томас Пейн… Ну, он сказал, что все люди имеют права – так что, если хочешь знать, юный Богл, вот кто такой Пейн.

Но почему Пейна наградили таким несчастливым именем[111], Джек сказать не мог. Потом Джек поинтересовался мнением Богла о собрании, и Богл ответил, что он надеялся побольше услыхать о рабах, а Джек спросил, что он имел в виду и неужели он такой дурак и не понимает, что весь смысл их движения в том, что без прав все люди – рабы? Богл ничего не сказал. Они в молчании дошли до Шафтсбери-авеню, где Джек нарочито громко спросил, пойдет ли Богл с ним на Хопкинс-стрит еще раз, а Богл, памятуя о шнырявших по улицам шпионах, ответил, что нет.

22. Горькие плоды

Богл никак не мог пропустить джонкуну, но Тичборн настоял, чтобы Рождество встретили в Тичборн-Парке, а Новый год – в доме его кузенов Даути в Дорсете. Наконец третьего января его мальчик-слуга отправился на Ямайку в одиночестве. Через месяц сойдя с корабля в порту Фалмута, первым, кого увидел Богл, был Эллис, весь в черном, с прижатой к груди шляпой.

Пичи уверяла, что Майра «легла тихо на землю и померла». Но Пичи все еще относилась к нему как к ребенку и всегда старалась уберечь от неприятностей. Под «землей» она имела в виду липкий пол варочного цеха, хотя кто поставил его мать там работать и почему, никто, похоже, не знал и не осмеливался сказать. Только Джоанна могла его утешить, но ее нигде не было видно. Она, должно быть, обратилась в дикую лошадь и убежала в горы, или же ее душа переселилась в хлопковое дерево, или же она сейчас воссоединилась со старым духом зла Оббони и проклинала их всех из потустороннего мира. Настал сезон сева, и Боглу надлежало приглядывать за всходами тростника. Вместо этого он пошел в главный дом, чтобы узнать у Эллиса об истинном местонахождении Джоанны, а тот только смотрел на него молящим взглядом. Правда лишь добавила бы новых страданий: и зачем ему было их причинять? Он нехотя выдвинул ящик бюро и протянул копию письма, с которого и начались все невзгоды. Письмо было от Макинтоша местным адвокатам:

«Она вечно предрекает конец света. Крах мира Хоупа и мира в целом».

Правда, что люди не раз видели, как она бродила под окнами главного дома, разглагольствуя, распевая и угрожая Роджеру, но она так всегда себя вела. Загадкой оставалось, почему Макинтош пришел от этого в столь нервное возбуждение: