Оборванная переписка

Теперь он тоже все время спорили, но уже не ссорились…. Столкновенія выходили изъ-за мелочей, эти мелочи составляли всю ихъ жизнь. Она шла тягуче и однообразно, какъ тиканье часовъ. Въ первый день мн показались просто забавными ихъ пререканія на счетъ засахарившагося варенья и закованной лошади… Но очень скоро это стало невыносимо: одн и т же темы, даже одни и т же слова, сиднье въ одномъ и томъ же углу одной комнаты, одни и т же жалобы и вздохи — доводили меня до тяжкаго унынія.

Я долго не ршался заговорить о послднихъ минутахъ отца. Мать первая стала разсказывать мн, какъ онъ сознательно умиралъ, какъ сдлалъ распоряженіе въ какомъ сюртук похоронить себя, что и кому отдать посл его смерти изъ его вещей…

— А что онъ сказалъ о Лел? — не могъ не спросить я.

— Онъ зналъ, что я не люблю говорить о ней.

— И неужели не вспомнилъ? Вдь она была его любимицей…

— Можетъ быть, и вспомнилъ, но ничего не сказалъ…

— А ты?!

Мать не отвтила, только больно вздохнула. Разговоръ на этомъ и оборвался.

Потомъ она часто говорила объ отц. Но ея разсказы вертлись на разныхъ подробностяхъ, на томъ, что отецъ любилъ сть, какъ заботился объ улучшеніи имнія, какъ еще наканун смерти позвалъ приказчика и далъ вс распоряженія о посв ярового.

Вмсто трехъ недль я прожилъ въ Турьихъ Горахъ десять дней, и то съ большими усиліями; я сказалъ матери, что меня вызываютъ въ Петербургъ, она не стала удерживать меня и даже не спросила, зачмъ меня вызываютъ. Когда бабушка, шутя, замтила:

— И все ты, батюшка, врешь… Соскучился просто съ нами, старухами, здсь…

Мама точно испугалась, что я останусь, и сказала строго:

— Какіе вы пустяки, мамаша, говорите…

Прощаясь, об он раплакались: бабушка всхлипывала по дтски — искренно, мама вытирала глаза, точно стыдясь своей печали.

— Что это я? Казалось ужъ нтъ больше слезъ, вс выплакала… А еще нашлись, — стараясь шутить, сказала она.

Но шутка не удалась. И мн, и ей было ясно, что послдняя ниточка между нами оборвалась. Она даже не позвала меня опять въ деревню, я не сказалъ ей «до свиданья».

Она писала мн рдко и коротко, и все обижалась: обижалась на то, что я только «увдомляю о себ», обижалась на мое равнодушіе къ хозяйству, такъ трудно доставшемуся покойному отцу.

Мой уходъ изъ университета былъ для нея новой обидой. Она жалла себя, писала, что ея лучшія чувства оскорблены, просила меня бросить идеи сестры Елены, быть врнымъ слугою своего отечества и достойнымъ сыномъ Ильи Дмитріевича Ряполовскаго…

Вокор я ухалъ за границу, носился по свту со своей тоской…

Больше я не видалъ мать. Она умерла черезъ три года посл смерти отца, умерла внезапно. Бабушка похоронила ее и написала по моему петербургскому адресу письмо, гд увдомляла меня довольно спокойно и обстоятельно о кончин матери. Письмо пропутешествовало за мной чуть не мсяцъ. Я разсудилъ, что хать домой въ деревню не было смысла: мать была уже въ могил. И я остался за границей… Вскор я встртился съ Анной — моей будущей женой…

Когда я былъ женихомъ, почти наканун свадьбы, пришло извстіе о кончин бабушки. Я весь былъ поглощенъ моимъ счастьемъ, моими радостными заботами, и къ новой могил тамъ, далеко, на родин — отнесся совершенно спокойно и холодно. Потомъ женитьба, потомъ…

Нтъ! Не могу объ этомъ… Могу говорить о мертвыхъ, о живомъ гор говорить не въ силахъ. Могила съ ея неязбжностью и тайной — примиряетъ и даетъ какое-то высшее успокоскіе. Смерть стираетъ все мелкое и темное и оставляетъ лишь вчное. А жизнь съ ея пошлостью и грязными подробностями возмущаетъ и злитъ… Лучше не думать, не помнить…

А вы что, моя дорогая? Все хлопочете, все волнуетесь, все торопитесь? Отдохните вы, успокойтесь, оглянитесь. Нельзя существовать съ девизомъ «некогда»… Нельзя не оставить ни кусочка для себя.

Хотлось бы написать вамъ нсколько словъ особенныхъ — да не смю!

С. Р.

XIV 27 декабря, Петербургъ

Мн некогда думать о себ и это нехорошо. У васъ слишкомъ много времени для думъ и это, кажется, — тоже не совсмъ хорошо? Вы точно боитесь этихъ думъ, не желаете тяжелыхъ минутъ. Это чисто мужская черта. Мы — женщины — любимъ переживать грусть, даже горе; любимъ плакать надъ книгой, въ театр, любимъ перебирать и собственныя несчастья и оплакивать ихъ. Вы такъ оберегаете вашъ душевный комфортъ, что боитесь нарушить его, хотя бы на минуту, «ненужными» мученіями. Только этимъ я и объясняю, что вы — бывая у меня чуть не каждый день — ни разу не захотли говорить со мной о вашей женитьб.

Вы написали мн какъ-то, что шли ко мн со всмъ, что было у васъ на сердц и въ голов, но почему же вы никогда не хотли говорить со мной о вашей жен? Я нсколько разъ пробовала заговаривать съ вами о ней — вы молчали… Почему? Если вамъ больно говорить объ этомъ — не отвчайте, но позвольте мн написать вамъ то, что мн давно хочется сказать вамъ.

Когда я увидала васъ въ первый разъ у Чуваевыхъ, мн сказали:

— Вотъ Ряполовскій.

Къ стыду моему, ваше имя мн не сказало ничего.

— Какъ-же? Неужели вы не помните? Его уходъ изъ университета надлалъ не мало шуму… Онъ только на дняхъ вернулся изъ-за границы.