Оборванная переписка

— Онъ знаменитъ еще тмъ, что былъ женатъ ровно шесть недль. Точно отбылъ болзненный срокъ, — прибавила хозяйка дома, думая, что для меня это интересне, чмъ оставленіе каедры. И я, дйствительно, заинтересовалась вами. Вы мн показались несчастнымь и очень молодымъ, не смотря на сдые волосы.

— Онъ овдовлъ? — спросила я.

— Нтъ… Его жена ухала отъ него какъ-то странно, обманомъ… Разсказывали, что она принуждена была бжать… Но въ семейныхъ длахъ трудно судить, кто правъ, кто виноватъ…

Я еще разъ посмотрла на васъ и… не поврила этому разсказу. Съ такими глазами, съ такой головой — не вяжется представленіе о грубомъ обращеніи съ женщиной. Я просила представить васъ мн. Я видла, какъ неохотно вы подошли ко мн, хозяйка дома чуть не насильно подвела васъ. Но, вспомните — уже къ ужину мы были точно старые знакомые. И я до сихъ поръ помню весь нашъ разговоръ отъ начала до конца, хотя этому уже боле двухъ лтъ.

На другой же день вы пріхали ко мн и очень скоро мы стали почти друзьями. Мы говорили безъ конца и обо всемъ, но только не о томъ, что больше всего интересовало меня. И когда вы въ первый разъ сказали мн о вашей любви, я — какъ почти вс женщины въ подобныхъ случаяхъ — спросила васъ:

— Въ который разъ вы это говорите?

Вы сразу не поняли.

— Сколькимъ женщинамъ вы это уже говорили?

— Такъ еще никому не говорилъ, потому что никого не любилъ такъ, какъ люблю васъ.

И я безтактно и жестоко спросила:

— И жену?

Вы поблднли и сказали:

— Разв это была любовь?

Я не поняла, что вы хотли сказать, но уже никогда не ршалась говорить съ вами о вашемъ гор. Да, я поняла тогда, какое страшное горе живетъ въ васъ… И неужели до сихъ поръ? Тмъ боле мн грустно не знать: что же значатъ эти шесть недль? Въ послдній годъ, когда мои друзья и знакомые видли, какъ вы дороги мн — я наслушалась всевозможныхъ варіацій на тему о вашей женитьб. Но я ничему не врила. Я хочу знать истину отъ васъ самого. У меня есть такое убжденіе: мужчина узнается по его отношенію къ женщин; и я не врю, не могу врить, чтобы вы могли быть грубы и жестоки съ женой. Это клевета, этого не можетъ быть…

Повторяю: если вамъ больно говорить объ этомъ — не говорите.

В. Ч.

XV Турьи Горы, 30 декабря

Не больно мн, а стыдно говорить съ вами обо всемъ этомъ… Но я не хочу ничего таить отъ васъ. Вы пишете, что слыхали разныя варіяціи о моей злосчастной женитьб. Воображаю, чего наговорили вамъ! Мн передавали, что разсказываютъ, какъ я увезъ мою жену въ деревню и заперъ, буквально заперъ ее на замокъ въ холодномъ дом. Понятно, что она сбжала. Передавали мн и другія нелпости. Но вы должны знать правду. И я разскажу ее вамъ. Долженъ предупредить васъ, что исторія довольно пошлая.

Когда мн пришлось оставить университетъ, я совсмъ былъ выбитъ изъ колеи… Мста себ не находилъ нигд. Точно похоронилъ кого-то. Похалъ заграницу, шлялся повсюду безцльно и болзненно-тревожно. Мнялъ постоянно города, знакомился и съ мужчинами и съ женщинами, искалъ людей и бжалъ отъ нихъ. Совсмъ не зналъ, куда дть себя. Въ такомъ настроеніи я познакомился съ двумя пожилыми русскими дамами. Мы хали изъ Флоренціи въ одномъ вагон, он направлялись въ Ниццу, а я самъ не зналъ куда. Мы разговорились, нашлись, конечно, общіе знакомые. Дамы разсказали мн, что он сестры, одна изъ нихъ — вдова, Вра Михайловна Крысинская, помщица, южанка. Сестра ея — Софья Михайловна. Обимъ имъ было лтъ подъ пятьдесятъ и он путешествовали по Европ вдвоемъ, свободныя, спокойныя и довольныя. Видно было, что он наслаждались своей свободой, здоровьемъ и любили всхъ и вся. Меня он такъ обласкали, что я ршилъ не останавливаться въ Гену, а тоже хать въ Ниццу. Сезонъ уже окончился, окончилась и та сутолока, которая бываетъ тамъ зимою. Это плнило меня, и я основался въ томъ же отел, гд остановились и мои спутницы. Он съ необыкновеннымъ радушіемъ относились ко мн, окружали меня вниманіемъ и лаской. И уже черезъ недлю мы были точно старые, старые знакомые…

У нихъ-то я и познакомился съ Анной.

Я пришелъ къ нимъ, какъ и въ другіе вечера, — пить чай, русскій поповскій чай. Вра Михайловна сказала мн, шутя:

— А мы такъ много наговорили о васъ, что васъ смотрть придутъ сегодня.

Я еще не понялъ, въ чемъ дло, какъ раздался стукъ въ дверь. Чей-то молодой, ясный голосъ спросилъ:

— Можно?

И въ комнату вошла красавица-двушка, высокая, гибкая, съ мягкими движеніями, съ наивными, широко-раскрытыми глазами. Я былъ пораженъ. Она въ своемъ свтломъ плать, въ шляп, засыпанной розами, точно принесла весну въ нашу срую комнату.

— Нюся! Легка на помнн! — сказала одйа изъ хозяекъ. Только что о теб говорили…

И тутъ я ничего не понялъ. Да и она, казалось, не понимала, она изумленно посмотрла на меня, точно не ожидала меня видть, сконфузилась и все время была сдержанна и молчалива.

Она посидла не долго, сказала, что мама не любитъ, когда она отсутствуетъ больше часу, и ушла.

— Бдная двочка! — сказала Софья Михайловна. — Должна быть сидлкой этой malade imaginaire.