Оборванная переписка

Я занялъ комнату и заслъ ждать… Къ счастью, ждать пришлось недолго. Уже черезъ день въ числ прізжихъ, поднимающихся по лстниц,- я увидалъ Анну Дмитріевну. Она была въ свтломъ дорожномъ плать и бодро ступала по ступенькамъ. За ней шелъ Ломачевъ и несъ ея дорожный мшокъ. Очевидно, онъ встртилъ ее на вокзал. Они громко говорили по французски и не обращали ни на кого вниманія. И потому какъ они шли, какъ онъ несъ ея мшокъ, какъ она говорила съ нимъ, не оборачиваясь въ его сторону, было ясно, насколько они близки другъ другу. Всякій, незнавшій ихъ, сказалъ бы, что это идутъ супруги, уже привыкшіе одинъ къ другому, мужъ и жена. Все это я не сообразилъ, а увидлъ тутъ же, и замеръ на мст.

Я ждалъ ихъ у перилъ лстницы во второмъ этаж, гд была комната Ломачева. Я не могъ шевельнуться ни взадъ ни впередъ. Я точно умеръ сразу: ни боли, ни горя не было. Я ждалъ…

Помню, съ какимъ ужасомъ взглянула она на меня, какъ визгливо вскрикнула и, вся съежившись, бросилась мимо меня… Точно боялась нападенія. Помню великолпный жестъ г. Ломачева и его плоскій голосъ съ банальными словами:

— Я къ вашимъ услугамъ!

До сихъ поръ не могу я отдлаться отъ впечатлнія пошлости, которой онъ окатилъ меня. Именно пошлости… Точно облилъ меня чмъ-то грязнымъ и липкимъ… Посл всего того, что я пережилъ и перечувствовалъ, посл всхъ моихъ мукъ и слезъ — этотъ возгласъ оскорбилъ меня именно своего пошлостью…

Цлые сутки провелъ я у себя въ комнат. Ко мн стучались, лакей приносилъ мн что-то, — я ничего не видлъ и не слышалъ… То липкое и грязное, во что я окунулся, не давало мн покоя и наполняло меня только однимъ желаніемъ: бжать! Бжать сейчасъ же отъ Анны, отъ Ломачева, отъ всей этой лжи, пошлости и грязи… Я не могъ себ простить, какъ я допустилъ себя до того, что добровольно могъ оказаться въ такомъ положеніи. Мн уже казалось, что можно перенести всякое горе, но это перенести нельзя, что можно все забыть, но ощущеніе этой грязи на душ останется на всю жизнь. Объясненіе съ женой или Ломачевымъ, дуэль… Мн было невыносимо противно думать объ этомъ. Только бы отойти отъ нихъ какъ можно дальше, не слышать, не видть ничего…

На другой день я послалъ въ номеръ Ломачева отдльный видъ Анн Дмитріевн Ряполовской и больше никогда не видалъ ее.

Вотъ вамъ моя «исторія». Не знаю, что вамъ говорили о ней въ петербургскихъ салонахъ. Вроятно, тоже, что уже не разъ передавали мн: что я отказался отъ дуэли и показалъ себя трусомъ и человкомъ «не общества». Я знаю, что многіе не могутъ простить мн этого. Но вы знаете мой взглядъ на дуэлъ вообще, а въ данномъ случа еще поймете, какъ я былъ далекъ ото всего, что связано съ Ломачевыми, ихъ міровоззрніемъ и моралью… Можетъ быть, вы слышали разсказъ, какъ я бросился съ кулаками на беззащитную женщину, и только «случайное» присутствіе Ломачева спасло ее. Эта версія усиленно распространяется матерью Анны Дмитріевны. Но мн даже совстно опровергать ее.

Я все разсказалъ вамъ, ничего не преувеличивая, но ничего и не преуменьшая… Мн уже давно хотлось, чтобы вы знали всю правду, и меня мучила мысль, что вы не желаете знать ее. Почему? Неужели вы врили сплетнямъ, идущимъ отъ озлобленныхъ женщинъ? Неужели вамъ было все равно, кто любитъ васъ?

Вашъ С. Р.

XVI 31 декабря. Вечеръ

Сейчасъ придетъ Новый годъ. Почему-то принято поздравлять съ наступленіемъ его… И мн хочется послать вамъ привтъ, — одной вамъ въ цломъ мір…

Сегодня утромъ я отправилъ вамъ безконечно-длинное письмо о собственной особ… Теперь сижу одинъ въ громадной комнат, въ громадномъ дом, подъ оглушительной тишиной зимней ночи, когда все кругомъ покрыто пухлымъ снгомъ, и все спитъ крпкимъ сномъ: и земля, и деревья, и все живое… Въ такой тишин только слышишь себя, свое сердце, свои мысли… Вотъ почему въ такой тишин всегда страшно и стыдно…

Стыдъ и страхъ… Вотъ что мучаетъ меня и теперь… Стыдъ за все то, что я написалъ вамъ въ послднемъ письм: такъ это все мелко, ненужно, ничтожно… Страхъ передъ жизнью, передъ ея тайной…

Бьютъ часы… Двнадцать… Новый годъ смнилъ старый… Что-то онъ принесетъ вамъ?

С. Р.

XVIІ 3 января

Дорогой мой Сергй Ильичъ!

Сегодня утромъ получила два вашихъ письма, одно длинное, другое привтъ на Новый годъ. Какъ различно мы встртили его! Вы — въ оглушительной тишин со своими мыслями, я — въ оглушительномъ шум съ чужими словами… Насъ за столомъ было человкъ сорокъ, старые и молодые, женщины и мужчины, вс на видъ веселые, вс оживленные, шумные… И вс говорили чужія слова, и жили чужими мыслями… Повторяли т фразы, поздравленія, пожеланія, которыя нужно говорить въ данныхъ случаяхъ, повторяли ихъ, можетъ быть, искренно, а у каждаго тамъ, за веселой маской кипла или тлла своя жизнь съ ея горемъ…

Я сама была на видъ не скучне другихъ, а внутри меня все время больно ныла печаль: Викторъ не обдалъ дома и до одиннадцати часовъ сидлъ у своей «барышни», пріхалъ домой, надлъ фракъ, и мы отправились къ сестр встрчать Новый годъ. Въ карет онъ старался шутить со мной, и хохоталъ особенно громко. И этотъ смхъ длалъ его жалкимъ…