Оборванная переписка

Вы любите изреченія, и я приведу вамъ одно изъ нихъ: русское общество представляетъ изъ себя восходящую лстницу господъ, если смотрть снизу, и нисходящую лстницу холоповъ, если смотрть сверху. Разв это не правда? И какая радость изъять себя изъ этой лстницы, жить особнякомъ со своими думами и безъ навязанныхъ кмъ-то мыслей и поступковъ.

Вы, конечно, возмутитесь! Такое существованіе — эгоистично, нужно прежде всего принести себя на пользу ближняго, а уже потомъ заботиться о своемъ душевномъ комфорт. Да! Вы отчасти правы. Но если то, что считаемъ нужнымъ длать — длать нельзя, а то, что разршается — длать не можешь?.. Счастливъ, кто можетъ совмстить это, — я не могу…

Вотъ чего я наболталъ вамъ. Можетъ быть, и не все вамъ по сердцу придется. Ну — не сердитесь. Если бы не ставилъ васъ очень высоко — не говорилъ бы такъ.

Спасибо вамъ за аттестатъ лучшаго изъ людей. Это — конечно, не врно. Человкъ я не дурной, но гадостей въ жизни длалъ много, настоящихъ гадостей, и одна изъ нихъ безъ сомннія — моя женитьба.

Сегодня я не спалъ всю ночь и совершенно выбитъ изъ того равновсія, которое нашло на меня здсь. А не спалъ я ночь, во-первыхъ, оттого, что ваше письмо принесло мн такъ много правды, а во-вторыхъ, потому, что вчера я узналъ про одно свое скверное дло… Но объ этомъ или все, или ничего…

До свиданія, дорогой мой, хорошій другъ. Пишите мн почаще.

С. Р.

XIX Петербургъ, 10 января

А помните нашъ уговоръ: писать все, что придетъ въ голову и безъ утайки. Что значитъ это «все или ничего». Пишите все. Мн необходимо знать — какъ вы говорите — чмъ ваша душа живетъ.

В. Ч.

XX Турьи Горы, 14 января

Какъ мн трудно писать вамъ объ этомъ, дорогая!.. Но, вы врно говорите, и уговоръ — есть уговоръ. Никакой утайки. Я разскажу вамъ, что произошло въ тотъ донь, посл котораго я не спалъ всю ночь, а уже вы сами длайте выводъ.

Моимъ имніемъ, т. е. собственно усадьбой (вся земля въ аренд у крестьянъ) управляетъ старуха Агасья Власьевна, или Власьевна, какъ ее тутъ вс зовутъ. Она дочь старшей горничной бабушки, родилась въ дом у насъ, въ дом и выросла и дожила здсь до шестидесяти двухъ лтъ; на видъ ей нельзя дать больше пятидесяти, не смотря на какія-то болзни, отъ которыхъ она лчится необыкновенно пахучей мазью.

Эта Власьевна — полная хозяйка здсь, она все помнитъ, все знаетъ и весь день хлопочетъ и заботится о чемъ-нибудь или о комъ-нибудь: о курахъ, о лошадяхъ, о коровахъ, о деревенскихъ ребятишкахъ, о новорожденномъ теленк, обо мн. Все для нея одинаково важно и достойно вниманія.

Ко мн она относится немного покровительственно, хотя и съ почтеніемъ. Она постоянно пытается ввести меня въ хозяйство, втянуть въ свои интересы, но до сихъ поръ это ей не удалось. Я слушаю ее терпливо и только и жду, когда она окончить свой нескончаемый докладъ… Слишкомъ долго я жилъ вн деревни, слишкомъ много у меня своихъ думъ и интересовъ, чтобы сразу переродиться, жить другой жизнью и волноваться иными волненіями…

Агасья Власьевна входитъ ко мн безъ доклада и говоритъ обо всхъ новостяхъ нашей жизни. Теперь я уже привыкъ къ этому, а раньше меня немного раздражало это непрошенное вторженіе въ мои мысли.

На другой день посл моего перехода на житье въ большой домъ, утромъ, когда я занимался у себя въ кабинет, вошла Власьевна. Я раньше почувствовалъ запахъ мази, а потомъ уже увидлъ ее. Она вошла особенно тихо и смущенно сказала мн:

— Баринъ!.. Хотла я вамъ сказать… У насъ тутъ мальчикъ есть, Егорка…

Мн не хотлось отрываться отъ работы, и я, не оборачиваясь спросилъ:

— Ну что же?..

Она еще смущенне отвтила:

— Дозвольте ему здсь, въ дом, жить со мной…

— Пожалуйста, Агасья Власьевна, — сказалъ я, довольный тмъ, что наша бесда такъ скоро можетъ окончиться.

— Онъ сирота… Ему некуда дться… — продолжала она.

Я уже принялся за работу.

— Мать умерла въ Москв, въ больниц… Куда-жъ теперь мальчику дться?

Я молчалъ, потому что уже думалъ о своемъ.

— Въ чужихъ-то людяхъ не больно сладко… Привезли холоднаго, голоднаго, всего изодраннаго… Валенки вс провалились…

— Пожалуйста, купите ему все, что нужно, Агасья Власьевна… Сейчасъ же купите… Закажите все, или тамъ… готовое… Нельзя такъ оставлять ребенка… Ему сколько лтъ?

— Восемь!

Она проговорила это особенно серьезно, но я опятъ не придалъ ея словамъ никакого значенія и спокойно принялся за работу. Я не слышалъ, какъ Власьевна ушла; она, кажется, еще долго стояла за моей спиной.

Я совсмъ и забылъ объ этомъ разговор и очень былъ удивленъ, когда черезъ нсколько дней услыхалъ какой-то шумъ въ большой зал. Я пошелъ посмотрть и увидалъ мальчика. Онъ бгалъ передъ кошкой и дразнилъ ее веревочкой, накоторой былъ навязанъ клочокъ бумаги… Онъ такъ испугался, увидя меня, что и я смутился, и не сказалъ ему ни слова. Потомъ не разъ я наталкивался на него, но — чтобы не смущать его — длалъ видъ, что не вижу его.

Власьевна какъ то спросила меня:

— Не мшаетъ вамъ, баринъ, Егорка-то?

— Нисколько… Чмъ же?

— Да вотъ шумитъ… Бгаетъ по комнатамъ…

— Напротивъ, я радъ…