Обреченные пылать

О том, что у Ширли есть любовник, я узнал от Таши. Она приехала на выходные из Лондона и случайно увидела, как поздно вечером Ширли заводит в наш дом мужчину. Чейз Уоррен, по сравнению со мной, был едва ли не стариком. На восемь лет старше меня, он не имел на своей голове ни единого нетронутого сединой волоса, зато имел за собой внушительный хвост из четырёх бывших жён и шести детей, двое из которых были рождены от его бывших любовниц. Ширли, всю жизнь проработавшая парикмахершей и ненавидящая, когда её называли именно “парикмахершей”, а не “мастером по волосам” – в конце концов она ведь работала в приличном салоне, а не в зачуханной парикмахерской! – неожиданно отдалась безработному проходимцу, перед этим проев мужу-вахтёру всю плешь на тему о том, насколько это “непрестижно”, быть рядовым охранником захудалой мебельной фабрики. Она закатывала истерики и едва ли не сходила с ума, давясь слюной во время наших ссор на почве моей невозможности зарабатывать больше и требуя от меня не отдавать почти все заработанные мной деньги на семью Родерика.

Последняя наша ссора стала апогеем наших отношений. Задыхаясь, Ширли призналась, что любила меня лишь первые десять лет нашего брака. Она и вправду обожала подаренного мной ей в самом начале нашей семейной жизни пса, который в итоге умер от старости. Она и вправду когда-то любила будить меня звонкими строчками из различных дурацких песенок. Она и вправду прежде хотела готовить ужины только на нас двоих, ожидать моего возвращения с работы, каждый Новый год дарить мне новые запонки, гулять вместе со мной по парку Сент-Джеймс, держаться за мою руку своими обеими руками… Но она не заметила, как ей стало этого мало.

Прежде, чем исполнилась наша одиннадцатая годовщина, Ширли впервые изменила мне.

Как она сама мне рассказала в очередном своём порыве злости, её измены были нерегулярными – от трёх до пяти раз в год. Исходя из её понимания сложившейся ситуации, её попросту “мучила совесть” изменять мне чаще. Чтобы скрывать свои измены, Ширли знакомилась исключительно с мужчинами из Лондона и исключительно по интернету, не связываясь с “кандидатами” из нашего города. Так и прошли последние пятнадцать лет нашего брака, пока на очередном заранее спланированном свидании моя жена не подцепила Чейза Уоррена, с которым у неё вдруг закрутилась внеплановая “лёгкая” интрижка, в итоге переросшая в бурный роман.

Узнав обо всём, я молча собрал вещи и ушёл из собственного дома, хотя стоило бы остаться.

Родерик даже не заметил моего переезда в его дом. Он давно уже ничего не замечал вокруг себя.

Первое время после случившегося надлома моя жизнь неожиданно показалась мне упоительно спокойной: я наслаждался общением с бабушкой Амелией, которая когда-то вырастила меня в этом самом доме, наслаждался обществом Жасмин и малышки Мии… Но я с горечью ощущал пустоту, которая зияла огромной раной на том месте, где когда-то находились шестеро ярких детей Родерика – в помнящим их детство доме не осталось никого из них.

Как именно в моей жизни появилась Ширли я помню в мельчайших деталях – её белокурые локоны, упругая кожа, клубничная помада, заразительный смех… Как же в моей жизни появилась Элизабет я даже вспомнить не могу, хотя это и произошло немногим больше года назад. Просто встретились где-то на улице, просто зашёл починить её сломанный шкаф, просто впервые за двадцать восемь лет переспал с кем-то, а не с Ширли, просто принял на рассмотрение предложение съехаться, даже не подозревая, что эта женщина, поспешно сдав в аренду свою квартиру, переедет в мою спальню, в дом моего брата, и прихватит с собой свою безбашенную дочь. Ширли когда-то, кажется будто в прошлой жизни, была тем человеком, которого я хотел видеть рядом с собой, Элизабет же была самым настоящим снегом, неожиданно свалившимся на мою голову.

Таша стала первой, кто высказался против снега в доме её родителей. Она высказала своё мнение после первой же встречи с Элизабет и Хлоей. Просто встала из-за стола, когда Элизабет сказала, что деньги от аренды её квартиры она будет целиком откладывать на покупку новой машины. Не произнеся ни слова, Таша вышла из дома. Я нагнал её во дворе, после чего она, как всегда холодная, но неизменно старающаяся испускать тепло хотя бы ради меня, что у неё удавалось лишь через неимоверные усилия, произнесла: “Как хочешь. Это твоя шея и тебе решать, кому на ней сидеть”. Этими своими словами она выразила не только недовольство новоиспечёнными нахлебниками, но и явно давала мне отсылку на то, что в своё время я уместил на своей шее всю её семью, от которой теперь не осталось даже пыли.

От Элизабет был толк только в постели – ни на что другое она не годилась. Она не умела готовить, не знала как стирать нижнее белье отдельно от шерсти, не пылала желанием к помощи по дому, особенно к уборке. Я откровенно запоздало заметил, как она со своей дочерью стали головной болью, которой я заразил всю свою семью. Вакциной же от этого недуга я всё ещё не обладал.