Общественное мнение

Идея о том, что люди должны постоянно изучать мир, чтобы уметь им управлять, почти не фигурировала в политической мысли. Возможно, этому вопросу уделялось так мало внимания, поскольку механизм, каким о мире могло сообщаться людям, причем полезным для правительства способом, сравнительно мало усовершенствовался со времен Аристотеля до той эпохи, когда появились предпосылки демократии. Если бы вы спросили демократа-первопроходца, откуда должна поступать информация, на которой должна основываться воля народа, он был бы весьма озадачен этим вопросом. Он был бы так же озадачен, если бы вы спросили его, откуда взялась его жизнь или его душа. Воля народа, как он считал, существовала всегда, а долг политической науки заключается лишь в том, чтобы наладить систему голосования и представительного правления. Вот когда эти системы, должным образом налаженные, будут применяться в правильных условиях, например, в самодостаточной деревне или цехе, тогда этот механизм преодолеет недостаток внимания, который наблюдал Аристотель, и узость его диапазона, негласно признанную теорией самодостаточного сообщества. Даже в поздний период гильдейские социалисты были не в силах оторваться от идеи, что если взять за основу правильную единицу для голосования и представительства, то возможно достичь общего блага.

Убежденные, что мудрость нужно лишь отыскать, демократы считали проблему формирования общественного мнения проблемой гражданских свобод[204]. «Кто-либо слышал, чтобы Истину победили в свободной и открытой схватке?»[205] Если нет, должны ли мы поверить, что истину рождает схватка, как огонь вспыхивает от трения двух палочек? За классическим учением о свободе, которую американские демократы воплотили в Билле о правах, на самом деле стоят различные теории о происхождении истины. Согласно одной из них, при столкновении мнений победит самое истинное, поскольку именно в истине заключена особая сила. Возможно, здесь есть здравое зерно, и так и произойдет, если позволить борьбе мнений затянуться надолго. Когда люди рассуждают в этом ключе, они имеют в виду, что история все рассудит, и вспоминают конкретно о еретиках, преследуемых при жизни и канонизированных после смерти. Вопрос процитированного Мильтона основан еще и на вере в то, что способность распознавать истину присуща всем людям, и если открыто распространять истину, она получит признание людей. Хотя опыт показал, что люди вряд ли обнаружат истину, если ее можно высказывать лишь под присмотром ничего не смыслящего полицейского.

Сложно переоценить практическую ценность таких гражданских свобод, как и важность их поддержания. Когда они подвергаются риску, риску подвергается и человеческий дух, и если наступит момент, когда гражданские свободы придется урезать, как, например, в военное время, подавление мысли подвергнет риску всю цивилизацию. Впоследствии это может помешать ее восстановлению после войны, если нагнетавшие истерику люди оказались достаточно многочисленны и перенесли в мирное общество военные табу. К счастью, люди в массе своей не слишком долго терпят профессиональных инквизиторов, а те, критикуемые не желающими жить в страхе, постепенно раскрываются как подлецы, которые в девяти случаях из десяти не знают, о чем говорят[206].

Гражданская свобода, конечно, это основа основ, однако в современном мире она не гарантирует наличие общественного мнения, поскольку считается, что истина спонтанна, или что истину можно обеспечить лишь в отсутствие внешнего вмешательства. Но когда вы имеете дело с невидимой средой, это допущение оказывается ложным. Истина, когда речь идет о вопросах далеких или сложных, отнюдь не самоочевидна, а механизм сбора информации предполагает наличие технических средств и стоит дорого. Тем не менее, политическая наука, а особенно демократическая политическая наука, так и не освободилась от исходного предположения аристотелевской политики и не смогла переформулировать предпосылки, чтобы политическая мысль могла плотно заняться проблемой того, как сделать невидимый мир видимым для граждан современного государства.