Для физических наук такое изменение стратегического положения начиналось медленно, но затем быстро ускорилось. Было время, когда полуголодные изобретатель с инженером считались белыми воронами, вокруг них витал ореол романтики, однако обращались с ними как с чудаками. Бизнесмен и ремесленник знали все секреты ремесла. Затем секреты становились все более загадочными, и, наконец, промышленность стала зависеть от физических законов и химических соединений, не видимых ни одному глазу и доступных лишь обученному разуму. Ученый перебрался из мансардного помещения в Латинском квартале в офисы и лаборатории. Ведь он один мог создать работающий образец нашей действительности, на которой зиждется промышленность. От новых отношений он брал столько, сколько давал, может, и больше: чистая наука развивалась быстрее, чем прикладная, хотя экономическую поддержку, большую часть своего вдохновения и в еще большей мере свою актуальность она черпала из постоянного контакта с практикой. Тем не менее, физическая наука по-прежнему развивалась в условиях ограничений, поскольку люди, принимающие решения, руководствовались лишь своим здравым смыслом. Без опоры на науку они пытались управлять миром, сильно усложненным учеными. Им снова пришлось иметь дело с фактами, которые они были не в состоянии понять. Когда-то им пришлось звать на помощь инженеров, теперь же им надо искать статистиков, бухгалтеров и экспертов всех мастей.
Эти исследователи-практики – истинные первопроходцы новой социальной науки. Они находятся «в сцепке с ведущим колесом»[237], и от такого практического взаимодействия науки и деятельности радикально выиграют все: действие проясняет представления; представления постоянно испытываются в действии. Мы находимся еще в самом начале. Но если признать, что во всех крупных формах сообществ из-за чисто практических трудностей должны присутствовать люди, которые почувствуют необходимость в экспертной оценке их специфической среды, тогда воображению есть куда стремиться. По-моему, в обмене технологиями и результатами среди специалистов можно разглядеть зарождение экспериментального метода в социальных науках. Когда каждый школьный округ, каждый бюджет, отдел здравоохранения, фабрика, тарифная система становятся материалом для познания, количество сопоставлений начинает приближаться по объему к настоящему эксперименту. Какой богатый опыт был бы накоплен в 48 штатах, в 2400 городах, в 277 000 учебных заведениях, в 270 000 производственных предприятий, в 27 000 рудников и каменоломен, если бы только он был зафиксирован и доступен исследователям! К тому же есть возможность для проб и ошибок с весьма незначительным риском, так что любую разумную гипотезу можно проверить, не потрясая при этом основ общества.
Первый шаг был сделан не только некоторыми руководителями промышленных предприятий и некоторыми политиками, которые хотели получить помощь, но и муниципальными исследовательскими бюро[238], библиотеками юридической литературы, корпоративными, профсоюзными и общественными лобби, а также добровольными организациями (Лигой женщин-избирательниц, Лигой потребителей и Ассоциацией производителей), сотнями отраслевых организаций и гражданских союзов. Также поддержку оказали такие публикации, как
26. Обеспечение информацией
Практика демократии опередила теорию. Теория утверждает, что взрослые избиратели принимают решения на основе уже заложенной в них воли. А между тем выросли правящие иерархии, невидимые в теории, произошли конструктивные адаптационные процессы, также неучтенные ранее в представлениях о демократии. Общество нашло способы представления многих интересов и функций, которые обычно не учитываются.