Общественное мнение

В большинстве случаев мы сначала что-то характеризуем и лишь потом наблюдаем, а не наоборот. В объемной жужжащей суматохе внешнего мира мы различаем то, что наша культура уже за нас охарактеризовала, более того, мы склонны это воспринимать в стереотипной форме, которую она для нас создала. Из всех великих людей, собравшихся в Париже, чтобы уладить проблемы человечества[49], сколько были в состоянии увидеть настоящую Европу, а не свои о ней представления? Если можно было бы проникнуть в голову Ж. Клемансо, что бы мы там нашли? Образы Европы времен 1919 года или плотный осадок из стереотипных представлений, скопившихся и отвердевших за долгую боевую жизнь? Видел он в мыслях немцев 1919 года или типичного немца, как его воспринимали с 1871 года? Он явно видел второе. А среди донесений, полученных из Германии, он, видимо, прислушивался только к тем, что подходили к сформированному в его голове типажу. Если в них говорилось, что буянил юнкер, то это был настоящий немец, а если речь шла о профсоюзном лидере, который признавал вину империи, он был немцем ненастоящим.

На конгрессе психологов в Геттингене с толпой (видимо, подготовленных) наблюдателей провели один интересный эксперимент[50].

Недалеко от места, где проводили конгресс, шло народное гуляние с балом-маскарадом. Внезапно дверь зала, в котором заседали участники конгресса, распахнулась, и в зал ворвался клоун, за которым гнался разъяренный негр с револьвером в руке. Завязалась драка. Клоун упал, негр на него набросился, выстрелил, после чего оба выбежали из зала. Все происходящее заняло не более двадцати секунд.

Президент попросил присутствующих немедленно все записать, поскольку было ясно, что грядет судебное расследование. Из 40 присланных отчетов только в одном оказалось менее 20 % ошибок при описании основных фактов, в четырнадцати содержалось от 20 % до 40 % ошибок, в двенадцати от 40 % до 50 %, а в тринадцати ошибок было более 50 %. Причем в двадцати четырех отчетах 10 % деталей были чистой воды выдумкой, и эта пропорция увеличивалась в десяти отчетах и уменьшалась в шести. Если вкратце, четверть отчетов оказались ложными.

Само собой разумеется, что все было заранее спланировано и предварительно даже сфотографировано. В результате: десять ложных отчетов следует отнести к разряду сказок и легенд, двадцать четыре отчета являются полуправдой, и лишь шесть могут считаться более-менее точным свидетельством.

Выходит, что из сорока опытных наблюдателей, ответственно зафиксировавших событие, которое только что развернулось у них на глазах, подавляющее большинство увидело то, чего не было. Тогда что же эти люди увидели? Казалось бы, легче рассказать, что произошло, чем выдумать то, чего не было. На самом деле каждый увидел свой стереотип такой потасовки. За жизнь у человека складывается ряд образов, как именно люди скандалят и дерутся; эти образы и мелькали перед глазами. У одного эти образы заместили менее 20 % реально происходящего события, у тринадцати – более половины. У тридцати четырех из сорока присутствующих стереотипы вытеснили из памяти по крайней мере одну десятую часть развернувшейся сцены.

Один выдающийся искусствовед как-то сказал, что «поскольку объект может принимать разнообразную форму, и это разнообразие практически не поддается исчислению… поскольку мы не обладаем достаточной чуткостью и вниманием, сложно ожидать, что характеристики и очертания объектов будут для нас столь ясными и точными, чтобы мы могли вспомнить их, когда заблагорассудится. За исключением тех стереотипных форм, что одолжило нам искусство»[51]. Однако истина даже шире. Ведь одолженные этому миру стереотипные формы проистекают не только от искусства – то есть живописи, скульптуры и литературы, но и от наших нравственных норм, общественной философии и политических дискуссий. Замените в следующем отрывке Бернарда Бернсона слово «искусство» словами «политика», «бизнес» и «общество», и они останутся столь же правдивы: «…если годы, что мы посвятили изучению различных школ искусства, не научили нас видеть своими глазами, мы приобретем привычку придавать всему, на что смотрим, формы, заимствованные из того вида искусства, с которым знакомы. Таков наш эталон художественной реальности. И если кто-то нам покажет формы и цвета, которые не получится вмиг сопоставить с нашим жалким запасом банальных форм и оттенков, мы неодобрительно покачаем головами в знак того, что он не смог воспроизвести вещи в таком виде, в каком они (мы точно знаем) существуют на самом деле».