Самые неуловимые и самые масштабные по значимости способы влияния – те, что создают и поддерживают полноценный набор стереотипов. Нам рассказывают о мире еще до того, как мы его увидели, и мы часто рисуем в голове картинку того, с чем еще не столкнулись. Заранее выработанные мнения, если только образование не подарило нам возможность четко понимать происходящее, серьезно регулируют весь процесс восприятия. Из-за них определенные предметы отмечаются как знакомые или неизвестные, причем различия подчеркиваются так, что едва знакомое воспринимается как очень знакомое, а чуть непривычное – как абсолютно чуждое. Различия подтверждаются мелкими признаками, самыми разными, от истинного критерия до смутной аналогии. Раз появившись, они затмевают свежий взгляд старыми образами, проецируя в мир то, что воскресло из памяти. Если бы в окружающей среде не было полезного с практической точки зрения единообразия, то человеческая привычка принимать ожидание за обозримую реальность вела бы не к экономии, а к ошибкам. Однако единообразие может быть довольно точным, а потребность экономить внимание – неизбежна, так что отказ от всех стереотипов ради свежего подхода к опыту обеднил бы человеческую жизнь.
На самом деле значение имеет характер стереотипов и та доверчивость, с какой мы их используем. А это, в конце концов, зависит от тех комплексных моделей, что составляют жизненную философию. Если в рамках этой философии мы исходим из предположения, что наш мир организован согласно принципам, которыми мы обладаем, то, весьма вероятно, при описании происходящего мы будем описывать мир, управляемый нашими принципами. Но если, согласно нашей философии, каждый человек – лишь малая часть этого мира, а его разум улавливает идеи в лучшем случае лишь с одного ракурса, то, встречаясь со стереотипами, мы, как правило, это сознаем и охотно их изменяем. А еще мы чаще с большей ясностью понимаем, когда зародились наши идеи, откуда они взялись, как они к нам попали, почему мы их приняли. В этом смысле может оказаться полезной наша скучная история: она позволяет понять, какая сказка, какой школьный учебник, какая традиция, какой роман, пьеса, картина или фраза заронили то или иное предубеждение в умы людей.
Те, кто жаждет цензурировать искусство, как минимум, понимают важность его влияния. Но они недопонимают искусство в целом и почти всегда стараются помешать людям обнаружить что-либо ими не санкционированное. Как и Платон в своих рассуждениях о поэтах, они так или иначе смутно чувствуют, что усвоенные посредством вымысла типажи обычно навязываются и в реальности. Не может быть сомнений, что кино выстраивает систему образов, которые затем всплывают при прочтении газет, когда люди видят те или иные слова. За всю историю ничто не сравнится в визуализации с кинематографом. Если флорентиец хотел отчетливо представить себе святых, он мог пойти в церковь и полюбоваться на фрески, со стандартными для того времени изображениями кисти Джотто. Если афинянин хотел мысленно представить богов, он отправлялся в храмы. Но количество изображаемых объектов было невелико. На Востоке, из-за широкого распространения второй заповеди, портретная живопись встречалась еще реже, и, может быть, поэтому способность находить рациональные решения была столь слаба. Однако в западном мире за последние несколько столетий резко увеличилось количество и разнообразие описаний светского характера, образного описания, повествования, иллюстрированного повествования и, наконец, немого и звукового кино.