Общественное мнение

Идеальный стереотип! Для его формирования не используется разум. Он – следствие восприятия, когда некая характеристика накладывается на данные наших органов чувств еще до того, как данные доходят до интеллекта. Стереотип – это нечто устоявшееся, как бледно-лиловые окна на Бикон-стрит или привратник на бале-маскараде, который судит, уместен костюм у гостя или нет. Нет ничего более закоснелого, не поддающегося критике, чем стереотип. Он накладывает отпечаток на события в момент фиксации этих событий. Именно поэтому повествования путешественников часто представляют собой интересный рассказ о том, что путешественник взял с собой за границу. Если он повез с собой свой аппетит, пунктик насчет кафеля в ванной комнате, убежденность в том, что пульмановский вагон – вершина человеческого комфорта, и веру в то, что чаевые надо давать официантам, водителям такси и парикмахерам, но никак и никогда станционным смотрителям и швейцарам, то его Одиссея будет изобиловать описанием еды, хорошей и плохой, ванных процедур, проделок в вагоне-купе и постоянной нехватки денег. Или, при более серьезном настрое, путешественник может во время турне побывать в известных местах. Прикоснувшись к основанию и бросив беглый взгляд на сам памятник, он уткнется в путеводитель, прочитает каждое слово и двинется к следующей достопримечательности. А впоследствии вернется с компактным и системным впечатлением от Европы, оценив ее в одну или две звезды.

В какой-то мере стимулы внешнего мира, особенно выраженные словами (напечатанными или произнесенными), вызывают некоторую часть системы стереотипов, поэтому сознание человека единовременно занимают и фактические ощущения, и предубеждения. Они смешиваются, как если бы мы смотрели на красный цвет через синие очки и видели зеленый. Если объект, на который мы смотрим, благополучно соответствует нашим ожиданиям, то стереотип подкрепляется. Так бывает, когда, например, человек заранее знает, что японцы хитры, и, к несчастью, сталкивается с парочкой непорядочных японцев.

Если опыт противоречит стереотипу, то случается одно из двух. Если человек уже закостенел или ему крайне неудобно пересматривать свои стереотипы из-за какой-то явной выгоды, то он отмахивается от противоречия, считая его исключением, лишь подтверждающим правило, компрометирует свидетеля, находит в случившемся некий изъян и умудряется все забыть. Но если у него остаются еще любознательность и непредвзятость, то он принимает во внимание новизну события, и в результате меняется картина мира. Порой, если случилось что-то из ряда вон, и человек ощутил некую неудовлетворенность своей сложившейся схемой, его может так это потрясти, что он перестанет доверять всем общепринятым взглядам на жизнь и будет считать, что ничто в жизни не будет «как ожидается», и это нормально. В исключительном случае, особенно если человек литературно образован, он может пожелать вывернуть моральный канон наизнанку, и тогда героями его рассказа станут Иуда, Бенедикт Арнольд[60] или Чезаре Борджиа.

Роль этого стереотипа можно проследить в немецких историях про бельгийских снайперов. Как ни странно, впервые они были опровергнуты организацией немецких католических священников, известной как «Пакс»[61]. Само по себе существование историй о кровавых бесчинствах ничем не примечательно, равно как и то, что немецкий народ с радостью им поверил. Зато примечательно, что большая консервативная группа патриотически настроенных немцев уже 16 августа 1914 года принялась опровергать поток льющейся на врага черной лжи, хотя тот имел огромное значение, поскольку успокаивал озабоченную совесть их соотечественников. Зачем ордену иезуитов разрушать вымысел, столь важный для боевого духа Германии?

Процитирую здесь слова ван Лангенхова: «Едва немецкие войска вошли в Бельгию, как поползли странные слухи. Они передавались из уст в уста, их печатала пресса, и вскоре они проникли в каждый уголок Германии. Говорили, что подстрекаемые духовенством бельгийцы коварно вмешивались в боевые действия, внезапно нападали на оторвавшиеся от своих отряды, сдавали противнику военные позиции. Рассказывали, что старики и даже дети жутко издевались над ранеными и беззащитными немецкими солдатами, вырывая им глаза и отрезая пальцы, носы или уши, а священники призывали с кафедр совершать эти злодейские преступления, обещая в награду царство небесное, и даже выступали инициаторами подобных зверств.