Общественное мнение

Если бы сравнительно небольшое число людей в каждом поколении не занималось постоянно упорядочиванием стереотипов, их стандартизацией, приведением к логическому основанию и построением систем (известных как законы политической экономии, принципы политики и т. д.), большинство из нас вели бы дела, опираясь на довольно бессистемный и изменчивый их набор. Обычно, когда мы пишем о культуре, традициях и групповом сознании, мы вспоминаем об этих системах, доведенных до совершенства гениями мысли. Никто не оспаривает необходимость постоянного изучения и даже критики этих идеальных образцов, но историк, политик, общественный деятель не может останавливаться на достигнутом. Ведь история оперирует не систематизированными идеями в формулировке гения, а неустойчивыми имитациями, копиями, подделками, аналогиями и искажениями в умах отдельных людей.

Получается, марксизм – это не обязательно то, что написал Карл Маркс в «Капитале», а то, что считают правильным враждующие между собой секты последователей, каждая из которых претендует на истинную веру. Из Евангелия нельзя вывести историю христианства, как и из конституции США – политическую историю Америки. Важно то, как был задуман «Капитал», как читается Евангелие и трактуются проповеди, как интерпретируется и применяется конституция. Хотя «типовой вариант» влияет на «текущие редакции» и сам подвергается их влиянию, именно последние распространяются среди людей и сказываются на их поведении[64].

«Теория относительности, – говорит критик с утомленным взглядом Моны Лизы, – обещает превратиться в принцип, подходящий для повсеместного применения, как и теория эволюции. Последняя, будучи узкоспециализированной гипотезой из сферы биологии, вдохновила и повела вперед работников практически всех областей знания: нравы и обычаи, мораль, религия, философия, искусство, паровые машины, электрический трамвай – все вокруг „эволюционировало“.

Термин „эволюция“ превратился в очень общий, а еще он перестал быть точным, так как во многих случаях первоначальное, конкретное значение слова было утеряно, а теория, для описания которой оно предназначалось, неверно толковалась. У нас хватает смелости, чтобы предсказать схожую карьеру и судьбу для теории относительности. Узкоспециализированная физическая теория, в настоящее время не до конца понимаемая, станет еще более расплывчатой и туманной. История повторяется, и Относительность, как и Эволюция, после того как ее научный аспект получит ряд внятных, но несколько неточных толкований для публики, отправится покорять мир. К тому времени она, скорее всего, получит название „релятивизм“. Многое из того, как удастся применить эту теорию, несомненно, будет оправданно. Некоторые способы ее применения окажутся абсурдными, а значительное их число, по нашему мнению, сведется к банальностям. Сама же физическая теория, семя, спровоцировавшее этот мощный рост, снова будет вызывать лишь сугубо специализированный интерес ученых мужей»[65].

Чтобы приобрести мировую известность и сделать карьеру, идея должна чему-то соответствовать, пусть и не совсем точно. Так, профессор Бери демонстрирует, сколь долго идея прогресса оставалась игрушкой для размышлений. «Нелегко, – пишет он[66], – новой идее, теоретической и умозрительной, проникнуть в общественное сознание и оказать влияние, пока она не получит какое-либо внешнее и конкретное воплощение или не заручится каким-нибудь впечатляющим материальным доказательством. В случае с идеей прогресса оба условия были выполнены (в Англии) в период 1820–1850 годов». Наиболее впечатляющее доказательство предоставила техническая революция. «Родившиеся в начале века люди еще до своих тридцати лет увидели, как стремительно развивалась пароходная навигация, города и дома стали освещаться газом, заработала первая железная дорога». Для рядового домовладельца чудеса, подобные этим, формировали веру в способность человеческого рода к совершенствованию.

Альфред Теннисон (который придерживался в философских вопросах вполне стандартных взглядов) рассказывает, что, когда он ехал на первом поезде из Ливерпуля в Манчестер (1830 г.), то считал, что колеса движутся по колеям. И написал такую строчку: «Пусть великий мир вечно вращается в звенящих колеях перемен»[67].

Именно так понятие, более или менее применимое к путешествию между Ливерпулем и Манчестером, было обобщено, превратившись в модель вселенной, которая существует «вечно». Эта модель, подхваченная другими людьми и подкрепленная блистательными изобретениями, позволила теории эволюции совершить оптимистический поворот. Сама теория, конечно, по словам профессора Бери, носит нейтральный характер. Зато она сулила бесконечные перемены, а такие перемены, заметные в нашем мире, обозначали столь экстраординарные победы над природой, что в сознании народа пессимизм смешивался с оптимизмом. Эволюция – сначала у самого Дарвина, а затем более подробно у Герберта Спенсера – выступала «прогрессом, который ведет к совершенству».