Люди склонны стремиться к чему-то определенному или вести себя определенным образом, и все же это не означает, что человеческая природа неизбежно ведет к тому, чтобы стремиться именно к этому и действовать только таким образом. И стремление, и действие были усвоены в процессе получения опыта, а в последующем поколении процесс может пойти иначе. Аналитическая психология наряду с историей социума единодушно поддерживает этот вывод. Психология показывает, сколь случайна связь между конкретным стимулом и конкретной реакцией. Антропология в самом широком смысле подкрепляет эту точку зрения, демонстрируя, что вещи, возбуждающие человеческие страсти, и средства, используемые для воплощения страстей, очень сильно различаются в зависимости от времени и места.
Все люди преследуют свои интересы. Но способ, каким они хотят получить желаемое, однозначно не определен, и пока существует жизнь на нашей планете, человек не в силах положить конец творческой энергии. У него не получится обречь людей на автоматическое существование. Человек может, при необходимости, сказать, что его собственная жизнь пройдет без изменений, если он считает это благом. Однако тогда он ограничит свою жизнь тем, что можно увидеть глазами, и отвергнет то, что можно познать разумом. А измерять благо он будет лишь той мерой, которой ему посчастливилось обладать. Он сможет отказаться от своих глубочайших чаяний и интеллектуальных усилий только если решит, что неизвестное непознаваемо, если поверит, что неизвестное сейчас никто никогда и не узнает, а тому, чему еще не обучали, обучить нельзя.
Часть 5
Создание общей воли
13. Перенос интереса
В этой главе мы поговорим о том, что впечатления каждого человека от мира, невидимого глазом, зависят от многих переменных. Изменяются точки соприкосновения, изменяются стереотипные ожидания, самым неуловимым образом изменяется интерес. Живые впечатления людей сугубо индивидуальны у каждого и неуправляемо сложны в массе. Тогда как на практике устанавливаются взаимоотношения между тем, что находится у людей в головах, и тем, что выходит за пределы их кругозора? Каким образом, выражаясь языком демократической теории, огромное число людей, каждый из которых очень индивидуально воспринимает предельно абстрактную картину мира, формирует хоть какую-то общую волю? Как из целого комплекса переменных возникает простая и неизменная идея? Каким образом из мимолетных и случайных образов кристаллизуются такие вещи, как «воля народа», «национальная цель» или «общественное мнение»?
То, что есть сложности, показало недопонимание, возникшее весной 1921 года между американским послом в Англии и очень большим числом американцев. На одном обеде в обществе англичан Харви уверенно сообщил всему миру, каковы были настоящие мотивы американцев в 1917 году[127]. В его изложении это были совсем не те мотивы, на которых настаивал президент Вильсон, когда четко проговаривал американскую позицию. Конечно, ни Харви, ни Вильсон, ни их критики и друзья, ни кто-либо другой не может знать (ни в качественном, ни в количественном измерении), что на самом деле творилось в умах тридцати или сорока миллионов взрослых. Зато всем известно, что война велась благодаря многочисленным усилиям, которые подстегивали мотивы Вильсона, мотивы Харви и прочих – правда, неизвестно в какой пропорции. Люди шли в армию, сражались, работали, платили налоги, жертвовали всем ради общей цели, и все же никто не в силах точно сказать, что в каждом конкретном случае двигало каждым человеком. Нет толку господину Харви говорить солдату, который думал, что он идет воевать, чтобы война закончилась, что тот ничего подобного не думал. Солдат, который в это верил, именно так и думал. А вот мистер Харви, который верил во что-то другое, думал что-то другое.