Общественное мнение

Итак, вместо того чтобы сказать, что нужно признать Уэрту, кандидат говорит, что следует применять справедливые принципы. Все верят в справедливые принципы, и каждый, конечно, верит, что они у него есть. Чтобы еще больше напустить тумана, политика, которую будет проводить президент Вильсон, описывается как «вмешательство». Возможно, так оно и было по закону, но не в том смысле, в каком тогда использовалось это слово. Неясностью слова, которое позволяло охватить то, что сделал Вильсон, а также то, что желали настоящие интервенты, предполагалось подавить конфликт между двумя фракциями.

Обойдя два взрывоопасных момента – «Уэрта» и «вмешательство», позволив людям самим определять значения слов, речь Хьюза на некоторое время перетекает в безопасное русло. Кандидат рассказывает историю городов Тампико и Веракрус, повествует о Панчо Вильи, деревушке Сант-Исабель, американском городке Колумбус и мексиканской деревеньке Каррисаль. Хьюз выражается весьма своеобразно, возможно, потому, что факты, известные из газет, вызывают раздражение, а возможно, потому, что сложно правдиво объяснить ситуацию, например, в Тампико. Он пытался не вызывать ненужных эмоций. И все же в итоге пришлось занять какую-то позицию. Аудитория этого ждала. И… Рузвельт поинтересовался, согласится ли господин Хьюз на вмешательство, как на решение этой проблемы?

«Наше государство не проводит по отношению к Мексике агрессивную политику. Мы не претендуем на ее территории. Мы желаем ей мира, стабильности и процветания. Мы должны быть готовы оказать ей помощь, перевязать ей раны, избавить от голода и нищеты, предоставить блага, которые дарит наша бескорыстная дружба. Поведение текущей администрации создало некоторые трудности, и нам придется их преодолевать… Нам придется принять новый политический вектор и проводить политику твердую и последовательную, ведь только так мы можем способствовать прочной дружбе».

Тема дружбы упоминается для тех, кто против вмешательства, слова «новый политический вектор» и «твердость» – для тех, кто за. Учитывая, что эта речь должна быть не конфликтна, детали ошеломляют, а по сути проблем все сказанное весьма туманно. Затрагивая тему европейской войны, Хьюз применил хитроумную формулировку:

«Я выступаю за непоколебимое соблюдение всех прав Америки и на суше, и на море».

Чтобы осознать всю силу, которую произвело это заявление, нужно помнить, что каждая фракция в период нейтралитета считала, что только те государства, против которых выступала она, нарушали права Америки. Казалось, что, обращаясь к американцам, выступающим за союз, Хьюз сказал: я смог бы сдержать Германию. Но те, кто Германию поддерживал, ранее настаивали на том, что британские морские силы нарушают права Америки. В предложенной формулировке одна символическая фраза «американские права» охватывает две диаметрально противоположные цели.

Не забыл Хьюз и о пассажирском лайнере «Лузитания». Как и раскол 1912 года, этот вопрос представлял непреодолимое препятствие к гармонии.

«…Я уверен, что гибели американцев при потоплении „Лузитании“ можно было избежать».

Получается, если нельзя прийти к компромиссу, сомнительную тему лучше обойти стороной. И если по какому-то вопросу мы не сумеем договориться, давайте сделаем вид, что его просто не существует. О будущих отношениях Америки с Европой Хьюз умолчал. Ничто из того, что он сказал бы, не могло понравиться двум непримиримым фракциям, на поддержку которых он рассчитывал.

Прием этот изобрел не Хьюз, и не он его лучшим образом применил. Но он продемонстрировал, сколь затуманено общественное мнение, составленное из мнений разнородных, как его смысл приближается к нейтральному оттенку, образованному смешением многих цветов. Там, где целью является внешняя гармония, а факты противоречивы, публичные выступления намеренно будут неясными. Расплывчатые формулировки в критический момент публичных дебатов почти всегда свидетельствуют о наличии противоречий.

Как же получается, что размытая идея часто способна объединить мнения, столь личные и глубоко переживаемые? Мы помним, что эти мнения, как бы глубоко они ни переживались, не находятся в постоянном и резком контакте с фактами, на трактовку которых они претендуют. В незримой среде – возьмем, например, Мексику или войну в Европе – наша деятельность не очень активна, хотя эмоции могут быть яркими. Те образы и слова, которые вызвали чувства изначально, не имеют ничего общего с силой самого чувства. Рассказ о том, что произошло вне нашего поля зрения и слышимости там, где мы никогда не были, не обладает, да и не может обладать всеми гранями реального мира, за исключением кратких мгновений, как во сне или фантазии. Зато этот рассказ в состоянии пробудить иногда даже больше эмоций, чем в реальном мире, поскольку триггер спровоцирован более чем одним стимулом.