Общественное мнение

Под номером шесть впервые прописали аспекты, касающиеся конкретного государства. Получился своеобразный ответ русским, которые проявляли недоверие к союзникам. Красноречивые обещания этого пункта выступали отзвуком драмы Брест-Литовска. Седьмой пункт, касающийся Бельгии, был столь же неясен как по форме, так и по своей цели, как и взгляды практически всего мира, включая очень большие части Центральной Европы. Следует задержаться на пункте восемь. Он начинается с категоричного требования освободить и восстановить французские территории, а затем переходит к вопросу об Эльзасе-Лотарингии. Формулировка искомого пункта наиболее точно иллюстрирует характер публичного заявления, в нескольких словах излагающего объемный комплекс интересов. «А зло, нанесенное Франции Пруссией в 1871 году в отношении Эльзас-Лотарингии, которое нарушало всеобщий мир почти пятьдесят лет, должно быть исправлено…»

Каждое слово подбирали с особой тщательностью. Нанесенное зло должно быть исправлено. Почему бы не написать, что Эльзас-Лотарингия должна быть возвращена? Так не сделали, поскольку сомневались, что французы продолжат добиваться реаннексии, если им предложат плебисцит. Еще меньше было уверенности в том, что англичане и итальянцы их поддержат. Такой формулировке надлежало охватывать оба возможных варианта решения проблемы. Слово «исправлено» гарантировало, что останется довольна Франция; при этом оно не являлось признанием аннексии. Но зачем писать о зле, нанесенном Пруссией? Слово «Пруссия» должно было, конечно, напомнить южным немцам, что Эльзас-Лотарингия принадлежит не им. Зачем говорить, что мир нарушился почти на «пятьдесят лет», и зачем вспоминать про 1871 год? Во-первых, французы, да и весь остальной мир, не забыли, что произошло в 1871 году. В тот год было нанесено много обид. Однако составители проекта «Четырнадцати пунктов» знали, что французские чиновники планировали получить больше, чем Эльзас-Лотарингию, аннексированную в 1871 году. Секретные меморандумы, которыми обменялись министры царской России и представители Франции в 1916 году, касались присоединения региона долины реки Саар и некоего разделения Рейнской области на части. Планировалось включить упомянутую долину в состав Франции под названием «Эльзас-Лотарингия», поскольку в 1814 году она входила в эту область, хотя в 1815 году была отделена и по окончании франко-прусской войны уже не была ее частью. Согласно официальной формулировке, оправдывающей аннексию долины реки Саар, эту территорию подводили к «Эльзас-Лотарингии», то есть Эльзас-Лотарингии 1814–1815 годов. Упорно повторяя про «1871 год», президент на самом деле определял окончательную границу между Германией и Францией, намекал на секретный договор и демонстрировал, что не принимает его.

Девятый пункт делает то же самое в отношении Италии, хотя чуть менее тонко. Границы, установленные по Лондонскому соглашению, как раз и не были «ясно различимыми национальными границами». Они были отчасти стратегическими, отчасти экономическими, отчасти империалистическими, отчасти этническими. Но только те границы, которые восстановили бы настоящую Italia Irredenta[138], могли бы заручиться сочувствием союзников. Остальные варианты, и все заинтересованные лица об этом знали, просто оттягивали неизбежное югославское восстание.

Ошибочно полагать, что на первый взгляд единодушный энтузиазм, с которым встретили программу «Четырнадцать пунктов», свидетельствует о полном с ней согласии. Казалось, каждый нашел в проекте то, что ему нравилось, и выделял именно этот аспект. В полемику никто вступить не рискнул. И формулировки, столь напичканные подспудными конфликтами цивилизованного мира, были приняты. Они ратовали за противоположные идеи, но вызвали общую эмоцию. И в этом смысле сыграли свою роль в сплочении западных народов перед отчаянными десятью месяцами войны, которые им еще предстояло пережить.