Общественное мнение

Пока «Четырнадцать пунктов» касались того туманного и счастливого будущего, в котором страдания народов должны были закончиться, настоящие конфликты, спровоцированные разными интерпретациями положений, не проявлялись. Документ представлял собой планы обустройства совершенно незримой для человека среды, и поскольку эти планы вдохновляли представителей всех заинтересованных групп, каждая из которых имела собственные мечты, все мечты сливались воедино, образуя одну общественную. Ведь улаживание разногласий, как мы видели в речи Хьюза, это своеобразная иерархия символов. Поднимаясь по иерархии ради присоединения все большего количества сторонников, можно на время сохранить эмоциональную связь, но растерять интеллектуальную. Впрочем, эмоции тоже слабнут. Уходя от реального опыта, вы поднимаетесь к обобщению, к разреженности смыслов. Так, поднимаясь на воздушном шаре все выше и выше, вы выбрасываете за борт все больше и больше грузов, и достигнув вершины, вооружившись фразой вроде «Права человечества» или «Мир, безопасный для демократии», вы смотрите очень далеко и во все стороны, но на самом деле видите очень мало. К тому же люди, чьи эмоции уже вовлечены в процесс, не остаются пассивными. По мере того, как общественный интерес захватывает все большее количество людей, эмоции пробуждаются, а смысл слов рассеивается; частным смыслам придается универсальное значение. И вы начинаете желать лишь «Прав человечества». Ведь эта фраза, как никогда лишенная смысла, способная означать почти все, что угодно, вскоре и начинает означать почти все. Слова Вильсона в каждом уголке земли люди поняли по-своему. При этом для объяснения неясностей не согласовали и не опубликовали ни один документ[139].

Когда наступила развязка, каждый ожидал свое. У европейских авторов договора был большой выбор, и они решили реализовать те ожидания, которые возлагались наиболее могущественными соотечественниками.

От прав человечества по иерархической лестнице спустились к правам Франции, Великобритании и Италии. Не отказались от использования символов, а убрали те, что в послевоенное время уже не пускали прочные корни в воображении электората. Сохранили единство Франции с помощью символики, но ради единства Европы рисковать были не готовы. Символ Франции имел давнюю историю, символ Европы появился совсем недавно, и все же различие между таким объемным сборником символов, как Европа, и таким символом, как Франция, не столь значительное. История государств и империй знает времена, когда масштаб идеи объединения возрастает, и времена, когда этот масштаб сжимается. Нельзя сказать, что люди последовательно переходили от меньших объединений к большим, поскольку это не подтверждается фактами. Римская империя и Священная Римская империя раздулись намного больше, чем национальные объединения девятнадцатого века, которые сторонники общемирового государства берут в качестве базы для рассуждений по аналогии. Тем не менее, скорее всего верно то, что реальная интеграция увеличилась независимо от периодического роста и падения империй.

Такая реальная интеграция, без сомнения, была и в истории Америки. За десять лет до 1789 года большинство людей, по-видимому, считали реальными и нужными свой штат и свое сообщество, и не совсем реальной и нужной конфедерацию штатов. Образ их штата, флага, наиболее заметных лидеров, кто бы там ни представлял Массачусетс или Вирджинию, были истинными символами. То есть люди подпитывались реальными переживаниями, связанными с детством, родом занятий, местом жительства. Размах человеческого опыта редко пересекал воображаемые границы их штатов. Почти все, что большинство жителей Вирджинии когда-либо видели или чувствовали, можно было описать словом «вирджинский». Это была самая объемная политическая идея, которая действительно соотносилась с их опытом.

С опытом, но не с потребностями, поскольку потребности вытекали из реально существующей среды, которая в те дни составляла не менее тринадцати колоний. Всем нужна была общая защита. Требовался финансово-экономический режим такой же развитый, как Конфедерация. Но пока их окружала псевдосреда штата, политический интерес ограничивался символами штата. Идея федерализации, как и сама конфедерация, представляла собой недееспособную абстракцию. Это был объемный сборник символов, а не один символ, и согласие между разнородными группами, созданное на основе такого сборника, крайне неустойчиво.