Я уже сказал, что идея конфедерации была недееспособной абстракцией. Однако потребность в единстве существовала еще за десятилетие до принятия Конституции. Потребность эта существовала в том смысле, что, если она не учитывалась, то дела шли наперекосяк. Постепенно некоторые классы в каждой из колоний стали перешагивать через свой опыт в границах штата. Личные интересы вели к межштатному опыту, и постепенно в их сознании выстраивалась картина поистине национальной по своему масштабу американской среды. Для этих людей идея федерации перестала быть просто сборником символов. Самым одаренным в плане воображения оказался Александр Гамильтон. Случилось так, что он не был привязан ни к одному из штатов, поскольку родился в Вест-Индии и с самого начала активной жизни ощущал общие интересы всех штатов. Например, для большинства людей того времени вопрос о том, должна ли столица находиться в Вирджинии или Филадельфии, имел огромное значение, поскольку они мыслили локально. Для Гамильтона этот вопрос не имел эмоциональных последствий. Он хотел лишь, чтобы государство взяло на себя долги штата, поскольку это еще больше национализировало бы предложенный союз. Поэтому он с радостью обменял местоположение капитолия на два необходимых голоса из Потомакского округа. Для Гамильтона федерация была символом, включающим все его интересы и весь его опыт. Для Уайта и Ли из Потомака символ их провинции был высшей политической сущностью, которой они послужили, хотя им и не понравилась выставленная цена. Они согласились, по словам Джефферсона, изменить свои голоса, причем «Уайт со спазмами желудка, переходящими почти в конвульсии»[140]
.Когда необходимо сформировать общую волю, всегда найдется какой-нибудь Александр Гамильтон.
14. Да или нет
Символы часто бывают столь полезны и обладают такой загадочной силой, что само слово «символ» излучает магическое очарование. Возникает искушение относиться к ним так, словно у них есть своя, ни от чего не зависимая энергия. Хотя масса символов, когда-то приводивших людей в исступленный восторг, потеряла свое на них влияние. В музеях и книгах с фольклором полным-полно исчезнувших образов и заклинаний, поскольку символ обретает силу лишь благодаря ассоциации в человеческом сознании. Утратившие силу символы, как и новые, беспрестанно навязываемые, которые все не могут прижиться, напоминают, что если бы у нас хватило терпения подробно изучить хождение символа, нашим глазам предстала бы извечная история.
В предвыборной речи Хьюза, в «Четырнадцати пунктах», в проекте Гамильтона, везде используются символы. Сами по себе слова не формируют случайное чувство. Слова должны быть произнесены в походящий момент, произнесены людьми, которые находятся в стратегически верном положении. Иначе они будут выброшены на ветер. А символы должны быть особо выделены, ведь сами по себе они ничего не значат. При этом выбор возможных символов всегда так велик, что мы, подобно буриданову ослу, застывшему меж двух стогов сена, можем погибнуть, поскольку не в состоянии сделать выбор между символами, конкурирующими за наше внимание.
Ниже, например, приведены причины для голосования, о которых рассказали газетчикам частные лица незадолго до выборов 1920 года.
Сторонники Гардинга говорят так:
«Современных патриотов, мужчин и женщин, отдавших свои голоса за Гардинга и Кулиджа, потомки будут считать теми, кто подписал вторую Декларацию независимости».
«Он позаботится о том, чтобы Соединенные Штаты не вступали в „не отвечающие национальным интересам союзы“, а Вашингтон как город только выиграет, когда управление правительством перейдет от демократов к республиканцам».
Сторонники Кокса объясняли свой выбор так:
«Народ Соединенных Штатов осознает, что наш долг, провозглашенный на полях Франции, вступить в Лигу Наций. Мы должны взять на себя часть бремени и обеспечить мир во всем мире».
«Мы потеряем самоуважение, равно как и уважение других наций, если откажемся вступить в Лигу Наций и вместе идти к миру во всем мире».