«Случилось так, как следовало бы предвидеть, – писал Гамильтон. – Меры, принимаемые Союзом, не выполняются, неисполнительность штатов шаг за шагом дошла до крайности, в результате все колеса национального правительства наконец остановились и наступил ужасающий застой[170]
. <…> В нашем случае требуется совпадение воли тринадцати отдельных суверенных частей конфедерации для полного исполнения любой важной меры, исходящей от Союза». Разве может быть иначе, задавался он вопросом: «Правители соответствующих частей <…> будут сами судить об уместности данных мер. Они займутся установлением того, в какой мере предлагаемое или требуемое соответствует их непосредственным интересам или целям, примут в соображение сопутствующие выполнению сиюминутные удобства или неудобства. Все это будет делаться в духе заинтересованного и преисполненного подозрений изучения, без знания обстоятельств с национальной точки зрения и государственных соображений, что существенно для принятия правильного решения, и с сильным пристрастием к местным делам, а это не может не направить на ложный путь. Такой же процесс будет повторяться в каждой части сообщества, и выполнение планов, составленных его советами, будет всегда зависеть от усмотрения этих плохо информированных и пристрастных частей. Имеющие опыт в работе народных собраний, видевшие, как часто трудно, если, конечно, нет давления извне, добиваться принятия ими согласованных решений по важным вопросам, без труда поймут, что совершенно невозможно побудить ряд таких ассамблей, работающих на расстоянии друг от друга, в разное время и при различных умонастроениях, долго сотрудничать в духе одних и тех же целей и стремлений»[171].Десяток лет бури и стресса в конгрессе, который был, по выражению Джона Адамса, «всего лишь дипломатическим собранием»[172]
, преподнес лидерам революции «поучительный, хотя и огорчительный урок»[173] того, что происходит, когда ряд закрытых сообществ переплетаются в одной и той же среде. В мае 1787 года лидеры отправились в Филадельфию, якобы для пересмотра статей Конфедерации, на самом же деле они были настроены против фундаментальной идеи демократии восемнадцатого века. Мало того, что лидеры были сознательно против демократического духа того времени, чувствуя, как определил это Мэдисон, что «демократии всегда были сценой для беспорядков и разногласий», но и внутри национальных границ они хотели скорректировать, насколько возможно, идеал существования самоуправляемых сообществ в автономной среде. Они своими глазами видели противоречия и провалы такой вогнутой как зеркало демократии, когда люди спонтанно управляли всеми своими делами. Проблема, на их взгляд, заключалась в том, как восстановить правительство, а не демократию. Лидеры считали, что правительство должно обладать властью принимать общенациональные решения. А демократия, по их мнению, настойчиво требовалась местным общинам и классам для собственного самоопределения в соответствии с непосредственными интересами и целями.В своих расчетах они не могли представить возможность так организовать знание, чтобы отдельные сообщества действовали одновременно, придерживаясь одной и той же трактовки фактов. Мы только начинаем осознавать, что в некоторых частях мира, где свободно распространяются новости и имеется общий язык, есть такая возможность, и то лишь для определенных сторон жизни. Сама идея добровольного федерализма в промышленности и мировой политике находится еще в таком зачаточном состоянии, что, как мы видим на собственном опыте, в политическую практику она проникает отчасти и весьма осторожно. То, что спустя более ста лет мы можем воспринимать лишь как программу для приложения интеллектуального труда нескольких поколений, авторы конституции вообще не имели причин воспринимать. Чтобы создать центральное правительство, Гамильтону с коллегами пришлось строить планы, основываясь не на том, что люди будут сотрудничать, поскольку у них есть общие интересы, а на том, что людьми можно управлять, если группы с особыми интересами держать в равновесии правильной расстановкой сил. «Честолюбию, – говорил Мэдисон, – должно противостоять честолюбие»[174]
. Они не собирались, как предполагали некоторые писатели, уравновешивать все возможные интересы и тем самым загонять правительство в бесконечный тупик. Они собирались ставить в тупик группы людей, представляющие региональные и классовые интересы, чтобы те не чинили препятствий правительству. «Но при создании правления, в котором люди будут ведать людьми, – писал Мэдисон, – главная трудность состоит в том, что в первую очередь надо обеспечить правящим возможность надзирать над управляемыми; а вот вслед за этим необходимо обязать правящих надзирать за самими собой»[175].