Конечно, согласно демократической теории, не должен был появиться новый правящий класс, и она так никогда и не примирилась с этим фактом. Когда демократ хотел отменить монополию должностей, ввести ротацию и короткие сроки, он держал в голове образ поселка, где каждый мог послужить обществу, а потом тихо-мирно вернуться к своему хозяйству. Демократу совсем не нравилась идея политиков как особого класса. Увы, его теория проистекала из идеальной среды, а сам он жил в реальной. Чем глубже он ощущал нравственный порыв демократии, тем меньше был готов разглядеть глубокую истину в утверждении Гамильтона о том, что живущие вдалеке друг от друга сообщества, которые совещаются на расстоянии и получают в жизни разные впечатления, не смогут долго и надежно сотрудничать, поскольку такая истина откладывает, например, полную реализацию демократических принципов в общественных делах до тех пор, пока радикально не усовершенствуется искусство достижения общего согласия. Итак, в то время как революция при Джефферсоне и Джексоне привела к формированию двухпартийной системы, которая вырастила замену власти дворянства и создала дисциплину, чтобы выходить из тупиковых ситуаций путем сдержек и противовесов, все это произошло, как бы сказать… незаметно.
Так, теория ротации должностей может быть фикцией, на практике должности распределяются между «ставленниками». Срок пребывания в должности может и не быть постоянным, но профессиональный политик постоянно остается политиком. Правительство, как однажды сказал президент Гардинг, пусть и простая вещь, зато победа на выборах – тщательно спланированное представление. Заработная плата чиновников могла быть такой же демонстративно скромной, как и сшитый из грубого твида костюм Джефферсона, зато расходы на организацию выборов и победу партии были грандиозными. Стереотип демократии несколько сковывал публичное управление: исправления, исключения и адаптация американского народа к реальным фактам своей среды – все должно было пройти незаметно, даже когда об этом знал каждый. Первозданному образу демократии должны были соответствовать только слова закона, речи политиков, политические платформы и формальный аппарат администрации.
Если бы кто-нибудь спросил демократа-философа, как могут сотрудничать самодостаточные сообщества, когда их общественное мнение столь эгоцентрично, он бы указал на представительное правительство, воплощенное в Конгрессе. И чрезвычайно удивился бы, осознав, как неуклонно падал престиж представительного правительства, в то время как власть президента росла. Некоторые критики связали происходящее с традицией отправлять в Вашингтон известных личностей на региональном уровне. Они подумали, что, если бы Конгресс состоял из видных деятелей на уровне страны, жизнь столицы была бы более блестящей. И кстати, было бы очень хорошо, если бы уходящие в отставку президенты и члены правительства следовали примеру Джона Куинси Адамса. Но отсутствие таких знаменитостей не объясняет бедственного положения Конгресса, поскольку его закат начался, когда он был выдающейся частью правительства. На самом деле, скорее всего, верно обратное, и это Конгресс перестал привлекать видных деятелей, поскольку растерял прямое влияние на формирование национальной политики.
Главная причина такой дискредитации по всему миру заключается, на мой взгляд, в том, что в конгрессе заседают, в сущности, слепые люди, решающие вопросы в огромном и неведомом для них мире. За редким исключением единственным методом, закрепленным в Конституции или признанным теорией представительного правления, с помощью которого Конгресс может получать информацию, является обмен мнениями с округами. У Конгресса нет системного, объективного и санкционированного способа узнать, что творится в мире. В теории происходит так: каждый избранный кандидат от округа привозит мудрость и знания своих избирателей, и совокупность этой мудрости и знаний представляет собой то, что необходимо Конгрессу.