Общественное мнение

Эти полномочия осуществляются не одной коммуной, а федеральной системой региональных коммун, во главе которых стоит национальная коммуна. Коул, конечно, может настаивать на том, что он описывает не суверенное государство, но я не могу вспомнить ни об одной функции современного государства, основанного на насилии, которую он забыл упомянуть. И все-таки он убеждает нас, что цеховое общество будет ненасильственным: «мы хотим построить новое общество, которое будет восприниматься не в духе принуждения, а в духе свободного служения»[189]. Поэтому всякий, кто разделяет эту надежду, как ее разделяют большинство мужчин и женщин, станет внимательно присматриваться к плану создания гильдейского социализма, который обещает свести принуждение к минимуму, хотя современные члены гильдии уже закрепили для своих коммун широчайше сформулированное право на принуждение. При этом он сразу признается, что новое общество нельзя создать на основе всеобщего согласия. Коул слишком честен и не увиливает от признания того, что для подобного перехода потребуется применить силу[190]. И хотя он не может предсказать вероятный масштаб гражданской войны, ему совершенно ясно, что должен быть период силовых акций со стороны профсоюзов.

Оставив в стороне проблемы перехода, как и соображения о том, как переход повлияет на последующие действия людей, когда те прорубят дорогу к земле обетованной, давайте представим себе Гильдейское общество. Что заставляет его функционировать как общество, в котором отсутствует принуждение?

У Коула есть два ответа на этот вопрос. Первый ответ – традиционно марксистский: отмена капиталистической собственности устранит мотивы к проявлению агрессии. Впрочем, Коул сам в это не верит. Иначе его, как и обычного марксиста, мало заботило бы, как именно рабочий класс будет заниматься государственным управлением, когда придет к власти. Если бы истоки порока крылись в капиталистическом классе и только в нем, его исчезновение автоматически гарантировало бы вечное блаженство. Но Коула чрезвычайно беспокоит, должно ли появившееся после революции общество управляться в рамках государственного коллективизма, будут им руководить гильдии или кооперативные общества, демократический парламент или представительство по функциональному признаку. На самом деле гильдейский социализм привлекает внимание именно как новая теория представительного правления.

Члены гильдии не ожидают, что когда исчезнет капиталистическое право собственности, произойдет чудо. Они совершенно справедливо ожидают, что в ситуации всеобщего равенства доходов сильно изменятся социальные отношения. Но их взгляды, насколько я могу судить, отличаются от традиционных воззрений русских коммунистов: последние предлагают установить равенство посредством силы диктатуры пролетариата, полагая, что раз уж у людей равные и доходы, и работа, стимул к агрессии пропадает. Члены гильдии также предлагают силой установить равенство, но им хватает опыта понять, что для поддержания необходимого равновесия придется создавать какие-то институты. Поэтому они возлагают надежду на то, что считают новой теорией демократии. По словам Коула, их цель – «выработать правильный механизм и отладить его по возможности так, чтобы он помогал выражать социальную волю людей»[191]. Необходимо предоставить людям свободу выражения воли в ситуации самоуправления «во всех формах общественного действия». За этими словами виден истинный демократический порыв, стремление укрепить человеческое достоинство. Хотя слышится и традиционное предположение, что, если каждый человек своей волей не участвует в управлении делами, которые его касаются, то возникает большой вопрос относительно наличия человеческого достоинства. Следовательно, член гильдии, как и ранний демократ, ищет вокруг себя среду, в которой можно реализовать такой идеал самоуправления.

Со времен Руссо и Джефферсона прошло сто с лишним лет, и центр интереса сместился из деревни в город. Новый демократ в поисках образа демократии уже не обращается к идеализированной жизни в поселке. Теперь он ищет этот образ в цехе, в мастерской. «Духу содружества нужно предоставить свободу действий там, где он в состоянии выразиться лучше всего. Это место – фабрика, там люди привыкли трудиться вместе и выработали свои традиции. Именно фабрика является естественной и фундаментальной единицей промышленной демократии. Что предполагает не только свободу в управлении своими делами, насколько это возможно, но и то, что фабрика должна стать основой для распространения демократии на всю гильдию, а более крупные органы цехового управления и руководства должны опираться в значительной степени на принцип фабричного представительства»[192].