Общественные науки в Японии Новейшего времени. Марксистская и модернистская традиции

Как звенья в цепи механизма полной занятости, эти меры увенчались успехом. Однако проблема о:гата сё:но:, как и интерес к ней Оути, была обусловлена также и историческими причинами. Модель (ката) «сдвига вверх» в дифференциации сельских районов, по утверждению Оути, существовала (с временным перерывом лишь во время войны) с 1930-х годов. Другими словами, 1930-е и 1950-е годы принадлежали к одной и той же эпохе, которая определялась упадком элиты землевладельцев по сравнению с предыдущим периодом, а также резким сокращением числа крестьянских хозяйств, занятых полный рабочий день, к концу 1960-х [Касэ 1997: 16]167. Этот аргумент в пользу послевоенной преемственности вырабатываемой новой модели дифференциации сельских районов был весьма показательным и имел последствия для понимания того, что рассматривалось и переживалось как серия исторически самостоятельных эпизодов: депрессия, война, оккупация и «взлет» к высоким темпам роста. Предвосхищая многие текущие дискуссии, Оути «читал задом наперед», от ранних высот роста до институциональной истории японской ГМК, определив, когда и где формировались или менялись структуры: оккупационные власти предприняли меры по ликвидации аренды земли, попытались разрушить дзайбацу (поддерживая продолжающееся отделение капитала от управления) и поддержать демократизацию отношений между трудом и капиталом. Поступая таким образом, по мнению Оути, сторонники «Нового курса» Макартура действовали как «невольные субъекты» в процессе рационализации государственно-монополистического капитала. Его утверждение ни в коем случае не было кратким изложением экономических – не говоря уже о политических – «победителей» или аргументом в пользу неизбежности. В конце концов, согласно первоначальной концепции Оути, ГМК в лучшем случае должен был «постепенно рассеивать энергию кризисов в форме рецессий, возникающих в течение коротких периодов»; он не должен был приводить к устойчивому высокому росту [Оути 1970: 151]. Однако не только в Японии, но и в других странах бывшей оси, а также во Франции наблюдался именно такой рост. Почему?

Ставший уже привычным аргумент Оути о Японии состоит в том, что интервенционистская практика государства при установившемся режиме монополистического капитализма по-новому сочеталась с тем, что он назвал «послевоенными характеристиками» – необходимостью оправиться от военного ущерба, ощущением исторического перерыва или вакуума – и технологическим и институциональным дуализмом, то есть отсталостью, унаследованной от довоенного прошлого. Результатом стал рост, которого, так сказать, не должно было быть и который, по мнению Оути и многих других выдающихся аналитиков, вскоре остановится, возможно, к середине 1960-х168. Рост оставался исключительным или своеобразным, и Оути не мог объяснить его. Однако явление стагфляции в начале 1970-х годов, положившее конец такому росту, следует интерпретировать не как расширение ГМК, а как его крах. Оути утверждал, что это явление не было связано с «избытком капитала» или количественным «дефицитом рабочей силы» как таковым, что было стандартной интерпретацией кризиса в школе Уно. Оно, скорее, указывало на качественную неудачу в таких условиях политических и социальных вмешательств ГМК по «удержанию рабочей силы», как это было до сих пор. «Способность рабочих организовываться и вести переговоры» действительно усилилась с 1960-х годов, но теперь ее приходилось использовать в борьбе против укоренившихся и кооптированных профсоюзных лидеров, которые объединились с корпоративным капиталом, чтобы сдержать рост заработной платы и снизить инфляцию; такие действия, как длительные несанкционированные забастовки и саботаж, свидетельствовали о форме «десоциализации» рабочих, отсутствии внутренней дисциплины, которая ранее обеспечивала успех ГМК. Некоторые левые критики утверждали, что Оути не одобрял это отсутствие дисциплины, вместо того чтобы пытаться увидеть в нем возможный прообраз «классовой борьбы» или сопротивления коммерциализации в условиях формирующегося режима после ГМК. Хотя Оути продолжал создавать тексты в поддержку «нового образа социализма», основанного на автономии трудящихся, он придерживался ярко выраженной продуктивистской и дисциплинарной позиции. Десоциализация, о которой он сожалел, была нежелательной, привнесенной «болезнью цивилизации», от которой «нация» могла законно искать защиты. В этом смысле, утверждает Огура Тоcимару, социализм Оути также был формой «японизма»169.