Общественные науки в Японии Новейшего времени. Марксистская и модернистская традиции

Влияние взглядов Уно стало очевидным после того, как в начале 1950-х Оути открыто поддержал развивающуюся капиталистическую систему, которая рассматривала японское сельское хозяйство как фундаментально единое целое с сельским хозяйством континентальной Европы. Крайне мелкие землевладельцы были включены в более многочисленный класс «мелких землевладельцев» (сё:но:), типичных для отсталого государства. Дифференциация этого многочисленного населения была вялой: резко ускоряясь в периоды экономического кризиса, она прекращалась в периоды стабильности или процветания. Но историческая тенденция, по мнению Оути, была очевидна: с конца Мэйдзи и до начала Войны на Тихом океане число средних и крупных землевладельцев сокращалось, а крайне мелких только росло; некоторые из них, в свою очередь, даже расширили свою деятельность161. Поскольку сельское общество подвергалось капиталистической эксплуатации, оно «имело тенденцию к деформированной дифференциации в сторону более низкого класса». Дифференциация в подавляющем большинстве случаев означала пролетаризацию, «падение» крестьянина, а не возвышение независимого производителя [Оути 1948: 14]162.

Как и в случае с Уно, хотя и более тщательно, проблема «раннего и позднего» развития рассматривалась у Оути в рамках империализма и монополистического капитализма. Значение имели взаимный антагонизм и соперничество неравномерно развитых капитализмов, потому что они порождали империализм; империализм, в свою очередь, взял на себя политические и экономические полномочия, чтобы «деформировать» процесс развития отсталых с помощью стабильно низких цен на сельскохозяйственную продукцию; в случае Японии все это означало незначительное сокращение избыточного населения в сельской местности как условие существования капитализма и, как следствие, проблему сельской бедности, которая оставалась бы нерешенной до тех пор, пока сохранялся капитализм. Столкнувшись с перспективой пролетаризированной бедности, а не самоуправления, «образованные и натренированные» кризисом японские крестьяне должны организоваться «для совместного профсоюзного управления» (кё:до: кумиай кэиэй) своими владениями. «Они узнают на все более печальном опыте, что их освобождение никогда не наступит без освобождения человечества от капитализма» [Оути 1954: 296]163.

Таково было ви́дение Оути сельской местности на пороге высокого экономического роста. Оставив апелляцию к социализму в стороне, можно было наконец задать вопрос: а была ли она по существу ошибочной. Как историческая интерпретация японского капитализма вплоть до 1945-го – или 1955-го – вряд ли. Оути не был одинок в утверждении связи между структурой развития японского капитализма в целом и сохранением сельской бедности, в призыве к коллективным действиям мелких производителей или в тревоге о том, что даже при отмене аренды раздробленный характер крестьянских хозяйств будет препятствовать появлению жизнеспособных капиталистических форм собственности164. Эти опасения никоим образом не помешали Оути с удовольствием отметить поразительный поворот, который свершился в сельской экономике к концу 1950-х годов: переход к выгодным ценам производителей, повышение уровня потребления, значительное развитие сельскохозяйственных технологий и распространение дискреционной дополнительной занятости. Однако позитивные показатели оставались просто показателями: перенаселение сохранялось, доходы от дополнительной занятости были необходимы. У сё:но:, если понимать их как хозяйственную единицу, живущую на доходы, получаемые от труда на собственных землях, не было будущего. Самым ярким свидетельством стала растущая зависимость деревни от государственной политики – масштабных общественных работ, поддержки уровня цен, различных других субсидий и так далее. По мнению Оути, без этого мелкий землевладелец был обречен на исчезновение [Касэ 1997: 12–13].