Общественные науки в Японии Новейшего времени. Марксистская и модернистская традиции

Как адепт принципов Уно, Таманои Ёсиро завоевал репутацию благодаря двум исследованиям развития классической экономики, в первом он прослеживает четко очерченную, хотя и диалектическую траекторию, ведущую от Рикардо к Марксу, от мира труда, создающего ценность, к миру, в котором эксплуатируемая рабочая сила создает прибавочную стоимость; во втором Таманои рассматривал более широкое наследие политэкономии начиная с XVII века, но аналогичным образом кульминацией стал «Капитал» Маркса как воплощение и отрицание этого наследия [Таманои 1954; Таманои 1980]. Хотя мы можем опустить здесь бо́льшую часть аргументации Таманои, поразительно, что при переиздании учебника по «наследию» в 1980 году Таманои привлек внимание к полной систематизации Уно «чистого капитализма», не применительно к капиталу, а к посмертной «Истории экономического анализа» (1954) Йозефа Шумпетера. Таманои долгое время утверждал, что работа Маркса ознаменовала конец истории «политэкономии в узком смысле»; началась новая эра, как в реальности, так и в мышлении. Таманои был недоволен (как и Уно) утверждением Шумпетера о том, что «экономические явления» могут быть идентифицированы в неразрывной преемственности с древностью и что существовала такая система экономических отношений, как греко-римская экономика. Напротив, экономика или политическая экономия относились к капитализму, который был особой и самодостаточной формой общества: у него были начало и конец, и поэтому его можно было охватить с помощью окончательной и завершенной теории. С одной стороны, Шумпетеру не имело особого смысла скрывать «фрагменты социологии культуры», которые, по его мнению, испортили бы его более ранние работы в интересах «сухой экономической теории», если, с другой стороны, он намеревался представить историю как последовательность одной идеи за другой, бесконечное движение вперед в saecula saeculorum. Ведь, несомненно, цель состояла в том, чтобы прояснить структуру определенной реальности, которая породила само понятие «экономическое». Без такого ограничения или разъединения Шумпетер мог бы в лучшем случае предложить «обыкновенный взгляд на историю»196.

Вспомним о прозрении Уно, которое заключалось в том, что «экономическое» как реальное и познаваемое явление возникло только с подчинением процесса производства логике товара, когда труд стал рабочей силой, а материальные блага – ценностью. Как считал Уно, без такого объективного обоснования даже Вебер впал в субъективизм трансисторических идеальных типов. Для Таманои, в свою очередь, диалектический «реализм» Уно стал откровением первостепенного порядка. Как он написал в хвалебной речи-критике своего учителя:

По крайней мере, для меня тот факт, что теория Уно перестала постулировать непознаваемую вещь-в-себе как мыслимую гипотезу, а вместо этого неуклонно углубляла свои рассуждения, рассматривая вопрос о том, что существует на самом деле – das eigentliche Reale, – проявлял предельную интеллектуальную привлекательность [Таманои 1985е: 291–292]197.

И все же, что это была за предположительно «реальная», на самом деле существующая сущность, которая стала объектом изучения в политэкономии? В почти буддийском понимании реальное оказывается осязаемой товарной «формой», а не условной, но недоступной субстанцией, приобретаемой ценностью в процессе обмена при режиме капитала. И эта форма, более того, росла и видоизменялась: от товара к деньгам и капиталу. Великая оригинальность Уно как теоретика марксистской экономики, утверждал Таманои, заключалась в ярком и проницательном понимании того, что определяющая форма стоимости – это реальность, которая имеет значение. И он проследил это понимание до первоначальных сомнений Уно по поводу попытки Гильфердинга вывести «необходимость денег» из рассмотрения обмена в обществе, производящем товары, – обществе, производство которого можно охватить с помощью трудовой теории стоимости. Говоря о Гильфердинге, Уно писал: «Деньги возникли не из самой товарной формы, а, скорее, из перспективы, в которой в отсутствие денег общество, производящее товары, полностью утрачивает какие-либо стандарты [регулирования] общественного производства». Хотя Гильфердинг был прав, утверждая, что деньги возникли из социальной потребности, он тем не менее не смог в теоретическом смысле установить конкретные изменения в процессе, посредством которого деньги возникли из обмена вещами. Если бы он, следуя за Марксом, более внимательно исследовал двойственную (и противоречивую) природу товара, то не стал бы пренебрегать проблемой самой формы [Таманои 1985д: 294–296; Уно 1974г: 60, 62, 64, 65–67]198.